Я больше не могла жить со свёкром… пока не поняла, как он нас любит
Мы с Владимиром расписались совсем юными — едва стукнуло двадцать два. Чувства были такие, что дух захватывало. Своего угла не было, снимали крохотную квартирку в Люберцах. Жили, как говорится, «на честном слове да на одном крыле». Но были счастливы. Даже когда не хватало на новую обувь, даже когда мечты казались несбыточными — верили, что всё впереди.
Когда заговорили о детях, Володя вдруг стал серьёзным:
— Хочу наследника. Хочу настоящую семью — полную чашу.
Я только кивнула. Конечно, хочу. Но как только это прозвучало, стало ясно — жить негде. В съёмной конурке ребёнка не вырастишь. А деньги? На еду-то с трудом хватало. Почти вся зарплата уходила на аренду и ЖКХ. Остальное — на хлеб да на проезд, да на редкие походы в кино, чтоб не сойти с ума от серых будней.
Я попыталась занять у родителей. Но мама лишь вздохнула:
— У нас самой на Антона уходит — институт, общага. Парню же надо будущее строить! А ты сама виновата. Надо было жениха с квартирой искать!
Я сглотнула ком в горле. Ладно. Переживём.
Решение пришло от мужа:
— Переезжаем к отцу. Он давно зовёт. У него трёшка в центре, один всё равно скучает. Да и мне до работы рукой подать. А сэкономленные на съёме деньги — на первый взнос.
Я упиралась. Но логика была железной. Сдали халупу, собрали пожитки — и двинули к Василию Петровичу.
И тут начался ад. Квартира — как музей из детства наших родителей: обои в разводах, плитка на кухне скрипит под ногами, воздух пропитан запахом дешёвого табака и жареного лука. Мы с Володей день и ночь оттирали, красили, чинили. Он возился с протекающими трубами, я вешала новые шторы, расставляла свечи. Хотелось хоть капельку тепла в этом временном пристанище.
Но свёкру это не нравилось.
— Хватит тут баррикады строить, — ворчал он. — Я сорок лет так жил — и ничего.
С тех пор каждое утро начиналось с его проверки:
— Сковородка не на месте!
— Зачем свет в туалете не гасишь?!
— Воды пол-Москвы сливаешь!
— Опять туалетную бумагу меняешь?! У меня раньше пачки на месяц хватало!
Тут я не выдержала:
— Ну простите, но мы, девушки, её не только для газет читать используем!
Потом, конечно, корила себя. Но что поделать — беременность. Утром тошнило от запаха селёдки, вечером — от бесконечных монологов под рюмку водки о том, как он «целый век на заводе горбатился» и «мать твоего мужа терпела — и ты потерпишь».
Но я терпела. Девять долгих месяцев. Всё ради будущего.
И вот случилось чудо — Володю взяли на новую должность с хорошим окладом. Накопили на первый взнос и купили квартиру в новостройке на краю города. Мечта. Чистые стены, свежий ремонт, тишина.
Свёкр не плакал, когда мы уезжали. Кажется, даже облегчённо вздохнул.
— Наконец-то спокойно футбол смотреть буду, — пробурчал он, но в глазах читалась улыбка.
Родился сын. В роддоме медсестра протянула пакет. Думала — от мужа. Раскрываю, а там мои любимые сырки, груши, сгущёнка… и малиновый кисель. А внизу — записка:
«Дочке моей. Чтобы молоко было сладким для внука».
Я ревела. Не могла остановиться. Вот она — настоящая любовь. Без пафоса, без громких слов. Просто — по-родному.
Теперь я не говорю «свёкр». Я зову его «папой». Он приходит по воскресеньям с пирогами и щами. Сын бежит к нему с криком:
— Дед, купишь танк? Вон, новый в ларьке!
И на следующее утро он уже стоит на пороге с игрушкой и мешком гостинцев.
А мы однажды сделали ему ремонт. Новый паркет, светлые обои, удобная кровать. Пусть старость будет в тепле. Он заслужил. Тем, что пустил нас под свою крышу. Тем, что стал родным. Тем, что принёс малиновый кисель.
Иногда я смеюсь:
— Пап, вы нас тогда чуть не разлучили, а теперь не отвяжетесь.
А он только отмахивается:
— Ну и ладно. Значит, жизнь прожил не зря.
