Сон с хвостом: как я подарил щенка одинокой душе

Начну с того, что сны — странная штука. В них всё идёт наперекосяк, но почему-то выходит правильно. Вот и эта история — будто бывает только во сне, где логика спит, а сердце бодрствует.

Я числюсь в солидной транспортной компании под Нижним Новгородом. Будни — кипа бумаг, усталые лица коллег, вечные дедлайны. Люди здесь как тени — мелькают, не оставляя следов. Все куда-то спешат, но никто никуда не приходит.

А ещё у нас есть баба Нюра. Уборщица. Низенькая, с морщинками-лучинками у глаз, в вылинявшем голубом халате. Приходит затемно, уходит затемно. Шумит мокрой тряпкой по линолеуму, шепчет что-то цветам на подоконнике. Благодаря ей в этом казённом муравейнике пахнет не тоской, а хотя бы мылом «Алёнка».

Но её не видят. Проходят сквозь, будто она — призрак, прибившийся к швабре. Я долго молчал, пока однажды не задержался у окна с чаем.

Оказалось, баба Нюра — бывшая учительница литературы. Всю жизнь ставила «пятёрки» за сочинения, а теперь вытирает пятна от кофе. Муж её, шахтёр, кашлял чёрной пылью десять лет, пока не слёг навеки.

«Дети в Питере, — шептала она, перебирая тряпицу. — Звонят раз в полгода. Как будто я уже не мать, а голос из прошлого». В её словах не было горечи — только тихий снег, падающий за окном в пустой двор.

Как-то раз в предновогодней суете я спросил:
— Если бы Дед Мороз был настоящим — что бы попросили?

Она засмеялась по-старушечьи, звонко, будто рассыпала пуговицы:
— Да кому я нужна, соколик? Разве что… песика. Маленького, пушистого. Чтоб в холодину грелся под боком. Да где ж их, дураков, взять-то — таких, что готовы к старухе прижиться?

В ту же ночь я бродил по рынку «Тёплый луг». Среди клеток с курчавыми крысами и ворчливыми котами нашёл ЕЁ. Белую, как первый снег, с тёмными глазками-пуговками. Сунул продавцу пять тысяч рублей — пусть сдачи не даёт. Купил ещё розовый свитерок (продавец косился) и поводок с блёстками.

Наутро, когда баба Нюра скребла пол в коридоре, я выложил на стол этот живой комочек.

— Это… это мне? — она уронила тряпку. Руки дрожали, будто держали не щенка, а новорождённого внука.
— Ваше. Зовут Пуся.

Она не плакала. Просто села на корточки, прижала к себе этот тёплый комок и зашептала: «Спасибо, родной. Вот ведь бывает же…». В её голосе трещало что-то древнее, дремучее, будто ожил затопленный печной угол в заброшенном доме.

Теперь, когда я прихожу на работу, баба Нюра встречает меня у дверей с новостями:

— Пуся лает на метлу!
— Пуся съел мой тапок, а потом виновато лизал руки!
— Представляешь, вчера ко мне на колени запрыгнул, как на трон!

Её глаза больше не похожи на замёрзшие лужи. В них плавают отражения — маленькие, тёплые, с мокрым носом.

Я не ангел и не благодетель. Просто знаю: иногда чудо — это не золотая рыбка, а обычный пёс, который ждёт тебя у двери. И лижет ладони, когда кажется, что весь мир о тебе забыл.

Присмотритесь к тем, кого не замечают. Может, их счастье спит где-то на птичьем рынке — маленькое, дрожащее и очень тёплое.