—
Сегодня перебирала старые записи в дневнике, и мысли, как опавшие листья в парке Ростова, кружили в голове. Чаще всего всплывали бабушки — их опека, которая раньше казалась мне навязчивой, и подарки, от которых я лишь морщилась. Лишь теперь, когда осень жизни коснулась и меня, до меня дошло: это была та самая любовь без условий. Та, что светит, даже когда ты её не ценишь.
Недавно сидела с чаем у подруги в её ростовской квартире. На столе стоял пакет сока с аккуратно срезанными уголками — так, как делали в моём детстве. Я улыбнулась: «Что за старомодность?» Татьяна лишь вздохнула, глаза её стали мягкими: «Бабушка приучила. Говорила, так удобнее». И всё — сердце сжалось, будто кто-то крепко обнял, и тут же отпустил.
Припомнилось, как после школы я ворвалась в нашу хрущёвку, а бабушка Галина, сияя, сунула мне платьице. Ситец, мелкий горошек — по меркам подростка, полный провал. Я скривилась, а она смотрела с такой радостью, будто вручила бриллианты. Не понимала я тогда, отчего она так счастлива. А сейчас, стоит закрыть глаза — и комок к горлу подкатывает. Это ведь было её «Я тебя люблю», просто по-другому.
Жила она на копеечную пенсию, но ни один праздник не проходил без подарка. Даже если это были пятые по счёту щипчики для ногтей. Тогда я злилась, находив их под ёлкой снова и снова. А теперь? Готова отдать ползарплаты, лишь бы услышать её смешок: «Ну что, опять не то?»
Вторая бабушка, Антонина, обожала Чуковского и Маршака. Читала мне перед сном, а то и среди дня — а мне, семилетке, неймётся: во дворе же квач, лапта! Но она погружалась в строки с таким упоением, что хохотала до слёз, даже если перечитывала в сотый раз. Потом выяснилось — её детство кончилось в 41-м. Теперь я открываю её потрёпанные книжки, вдыхаю запах пыльных страниц и ловлю её голос меж строк. Но поняла я это, увы, слишком поздно.
Мама рассказывала, как дразнила прабабку: «Нос картошкой!» — а та с шутливым ворчанием гонялась за ней по огороду. Никаких обид, только смех, звонкий, как колокольчик. Вот бы и мне так — без задних мыслей, просто радоваться, что они есть.
А ещё в их доме всегда пахло ватрушками. Руки дрожали от артрита, но к пяти утра они уже месили тесто. Этот запах — как пропуск в детство, где всё просто и светло. Осознала я это, когда их не стало.
«Вы воспитывайте, а я баловать буду», — говорила бабушка. В этом вся суть. Их любовь была как степной ветер — тёплая, неоглядная, без условий. И теперь, когда их нет, я ловлю себя на мысли: а ведь они всё ещё здесь. В отрезанных уголках пакетов, в закладках между страниц, в моих нелепых привычках, которые, оказывается, вовсе не мои…
