Беззвучный ливень
На седьмой день без дождя в Воронеже стоял такой зной, что казалось — воздух вот-вот лопнет. Мир застыл в напряжённой немоте: асфальт пузырился, лифт скрипел, как старый сундук, люди шептались, будто боялись быть услышанными. Даже комар, бившийся в оконное стекло, казался назойливым вестником — его писк напоминал предсмертный стон.
Светлана очнулась среди ночи — не от звука, а от взгляда. Пустого, но тяжелого. В комнате было душно, окна закрыты: по ночам сюда пробивались не ветра, а пьяные крики, перебранки и чад чужого табака. Воздух стоял мёртвый, будто в запечатанном гробике. Всё тело горело, но не от жары — от чего-то давно забытого, закопанного глубоко внутри.
На кухне капал кран. Света поднялась, осторожно ступая босыми ногами по скрипучим половицам. На полу лежала разбитая кружка, а вокруг — лужица, будто кто-то только что пил и исчез. Она жила одна. Никого не ждала. Но теперь в этом не была уверена.
Вернувшись в постель, она так и не смогла заснуть. Подушка стала каменной, простыня — липкой. Что-то висело в воздухе: не голос, не запах, а ощущение, будто в темноте кто-то сидит и молчит. И это молчание резало, как нож.
Утром пришло сообщение от матери:
«Хоть бы позвонила. Отцу хуже. Не знаем, что делать. Если бы ты тогда не ушла…»
Это «тогда» пронзило сердце. Прошло два года с тех пор, как Света хлопнула дверью. Не из злости — от бессилия. Отец пил. Мать молчала. Она выбрала бегство. Не к свободе. К пустоте. Тогда казалось, иначе сгорит. А теперь не знала — осталась ли она той, что ушла.
На работе всё валилось из рук. Кофе на бумагах, файлы в компьютере исчезали, клиенты орали. В голове гудело, будто там поселился рой ос. Коллеги болтали ерунду, начальник смотрел с ожиданием краха. Внутри что-то сжималось. Скоро лопнет. Но не наружу. Вглубь.
Вечером у подъезда её встретила тётя Галя, соседка. В руках у неё была потрёпанная газета, а взгляд — тяжёлый.
— Ты бы к родителям съездила. Отец — как призрак. Мать — всё чай пьёт. Ты у них одна…
Света замерла. Хотела ответить, но слова застряли. Только кивнула. И в этом кивке не было согласия — лишь тень тепла, что ещё не угасло.
Ночью она металась во сне. В голове — табуретка, варенье, занавеска. Почему именно это? Обычные вещи, но от них щемило.
Утром собрала вещи. Поезд в Елец шёл четыре часа. Всю дорогу она смотрела в окно. Не думала. Просто смотрела. Чтобы ничего не чувствовать.
Отец лежал в той же комнате, где она когда-то спала на раскладушке. Тень человека. Молча вглядывался в её лицо, будто искал утраченное. Мать варила борщ, звала его по имени — словно пыталась удержать звуком. А Света просто сидела. И впервые за два года тишина в этом доме стала не пустой, а живой.
На третий день он попросил воды. Потом — выйти. Шёл, держась за стены, но упрямо. Мать шептала:
— Будто ожил. Наверное, чувствует, что ты дома…
Света молчала. Просто была рядом. Готовила. Мыла полы. Рассказывала отцу, как в детстве, о книгах, о работе. Он слушал. Иногда улыбался. Иногда просто держал её за руку.
На четвёртый день пошёл дождь. Без грома, без ветра. Просто вода. Тихая. Живая.
Через неделю отец встал сам. Посмотрел на неё и сказал:
— Прости. За всё.
Он не уточнял, за что. И не надо было. В этих словах было всё. Она кивнула. Не сразу. Сначала проверила — он ли это. А потом — кивнула. И впервые стало тихо. По-настоящему.
Света осталась ещё на неделю. Покупала еду, читала, молчала рядом с ним. Потом уехала. И с тех пор звонила родителям каждое воскресенье. Без повода. Просто — чтобы нить не порвалась.
Иногда, перед сном, сквозь сон ей чудилось: в соседней квартире кто-то ставит чайник. Это был простой звук. Но в нём — всё. Жизнь. Связь. Дом.
На всякий случай.