**1 февраля**
Поезд несётся сквозь ночь, и в окне мелькает тусклый свет фонарей. За окном — город Орёл, затянутый вечерней дымкой, а я сижу в купе и чувствую, как время тянется медленно, словно вязкий мёд.
Проводница — женщина с усталым лицом и проницательным взглядом — кивнула мне, будто что-то угадала.
— Верхняя? — спросила она, хотя билет у неё уже в руках.
— Да, — ответил я глухо. — Двадцать четвёртое.
Вагон почти пуст. Пахнет металлом, дешёвым чаем и чем-то безвозвратно утраченным, как осенние листья под ногами. Бросил рюкзак на полку — небрежно, будто вещи давно перестали что-то значить. Джинсы с потёртыми коленями, старая куртка, волосы, которые даже расчёсывать лень. Мне тридцать девять, а кажется, что жизнь потихоньку вытекает, как песок из дырявого кармана.
Еду в родной город. Впервые за семь лет. Не на праздник, не по велению души, а потому что отец умер. Внезапно. Сердце. Как в дешёвой мелодраме — все знают, что сказать, но никто не говорит, потому что слова кажутся фальшью.
Мы не разговаривали последние четыре года. Он не принял мой развод, не принял мою новую жизнь — одинокую, но свою. «Безрассудство», — повторял он, когда я уходил. А я не мог простить его молчания — тяжёлого, как камень на груди. Писем не писал, звонки были редкими и неловкими, будто между нами выросла стена. А теперь — конец. Без объяснений, без последнего «прости», без шанса что-то исправить.
Пристроился у окна, налил себе кофе из термоса. Горечь обожгла язык, но это хоть как-то привязывало к реальности. Поезд тронулся, и за стеклом поплыли серые поля, голые деревья — скупой пейзаж, будто отражающий мои мысли.
На нижней полке сидел паренёк, лет двадцати. В наушниках, в потрёпанной куртке, с рюкзаком, увешанным значками. Пил газировку, открывая банку с шипением, словно это был какой-то ритуал. Время от времени он поглядывал на меня, будто хотел что-то сказать.
— Далеко едете? — наконец спросил он. В голосе — не праздное любопытство, а что-то живое, почти родственное.
Я вздрогнул.
— На похороны, — ответил резко, будто вырвал слово из себя.
— Соболезную, — тихо сказал парень. — Кто?
— Отец, — выдавил я.
Он кивнул, помолчал, потом протянул банку:
— Хотите? Кисленькая, зато бодрит. В дороге помогает.
Я неожиданно ухмыльнулся — первый раз за месяц. Взял банку, сделал глоток. Кислота ударила в нёбо, и вдруг вспомнилось детство: лето, лимонад из холодильника, отец, который смеялся, глядя, как я морщусь от первого глотка.
— Спасибо, — сказал я. — Действительно лучше.
Мы замолчали, но тишина была не тяжёлой. Кто-то в вагоне смотрел фильм, кто-то ворчал, укладывая вещи. Поезд нёс нас всех куда-то, но у каждого своя боль.
Ночью достал старую фотографию. Пожелтевшая, с загнутым уголком. На ней — я, отец и наш пёс Рекс. Мне лет десять, отец улыбается, а Рекс виляет хвостом. Тогда казалось, что так будет всегда. Рекс умер, когда мне было шестнадцать. Я плакал, а отец молча положил руку мне на плечо. В тот день я впервые увидел, как у него дрожит подбородок — он тоже плакал, но беззвучно.
— Хороший был? — спросил парень, заметив снимок.
Я покрутил фото в руках.
— Настоящий. Жёсткий, упрямый, но честный. Это, наверное, главное.
Парень вздохнул:
— Мне бы такого отца… — пробормотал он, будто про себя.
Поезд мчался дальше. Я не спал, смотрел в потолок, где дрожали тени. Думал: может, стоило позвонить, может, ещё было время что-то исправить. Но жизнь не даёт второго дубля. Под стук колёс задремал, впервые за долгое время не гоняя мысли прочь.
Утром, выходя на перрон, задержался у двери. Фотографию хотел оставить в купе — выбросить, как ненужный билет. Но передумал. Память не выкинешь, даже если она болит.
Проводница кивнула:
— Удачи, — сказала она просто, но не дежурно.
— И вам лёгкой дороги, — ответил я.
Впереди был Орёл — город, где всё знало моё детство, но теперь казалось чужим. Квартира, где всё осталось на своих местах: книги, старый диван, запах табака. Всё, кроме одного человека.
Может, там, среди этих стен, случится разговор — с соседями, с тишиной или с самим собой. А если нет — я всё равно приехал. Поздно, но приехал. Потому что иногда дорога — это всё, что мы можем сделать.
А иногда — это больше, чем кажется.
