«Я сама подала на развод. Хочу жить для себя»: 60-летняя женщина сделала то, на что не решалась годами
Голос моей матери, Татьяны Сергеевны, дрожал, когда она призналась мне, своей старшей дочери, в том, что копилось в её душе годами. Муж, мой отец, не помогает по хозяйству, не ходит в магазин, не моет за собой тарелки, хотя обожает плотно поесть. Раньше мама мирилась с этим: она не работала, посвятив себя дому и нам, детям. Но теперь, на склоне лет, она жаждет хоть капли участия, которой ей так не хватало. Её решение потрясло всю семью: в 60 лет она подала на развод, чтобы, наконец, дышать свободно.
«Давай, Оля, я давно хотела уйти от твоего отца, – прошептала она, глядя в окно нашей квартиры в провинциальном городке под Нижним Новгородом. – Но всё тянула. Вы с сестрой были маленькими, я боялась. Теперь вы взрослые, у меня есть пенсия… Да, это я подала на развод. Хочу пожить для себя». В её словах слышалась боль, но сквозь неё стояла железная решимость. Она устала быть тенью в собственном доме, устала от холодности мужа, который видел в ней лишь бесплатную домработницу.
Отец, Николай Васильевич, не удивился её решению, хотя и не думал, что она осмелится. В последние годы мамины упрёки звучали всё чаще, её усталость – читалась в каждом жесте. Всю жизнь он проработал на местном заводе. Зарплата была небольшой, но хватало všechno. Мама, я и младшая сестра никогда не голодали, были одеты-обуты. Отец купил старую дачу под городом, подержанную «Ладу» – всё, что мог. Но дома он даже ложку за собой не убрал. «Не привык, – пробурчал он моей сестре, Ирине, когда та попыталась его утешить. – Вкалы, как лошадь, а потом ещё и печься по хозяйству? У нас в семье всегда бабы всё таскали».
Он горько усмехнулся, добавив: «Признаюсь, Ира, я даже не знаю, где у нас соль лежит. Твоя мать подавала всё на тарелочке: борщ, выгладынную рубаху, даже газеты мне приносила». Мама и правда взвалила всё на себя. Чувствовала, что ему нужно, предугадывала желания, о своих молчала. «В молодости пытался помогать, – хмуро вспоминал отец. – А потом… забил. Она же не ныла».
Ира, всегда бывшая папиной золоткой, кивала. Мы росли, не зная забот. Мама варила, мыла, гладила, делала всё, чтобы нам было комфортно. Но я видела ситуацию иначе. «Папа – тяжёлый человек, – спорила я с Ирой. – Вечно ворчит, хмурый, как туча, требует, будто ему все должны. Будь я на месте мамы, сбежала бы ещё лет десять назад». Ира защищала отца: «А когда папа деньги в дом таскал, мать не жаловалась! Он всегда был таким – букой и упрямцем. Она готовила, стирала, тащила весь быт. А теперь, когда он на пенсии, вдруг „устала“?»
Споры наши становились всё больше. Я видела мамину боль, её жертву ради семьи. Ира же считала, что мать сгущает краски, что отец не заслужил такого удара в спину. Мы метались между ними, пытаясь помирить, но каждый разговор утыкался в стену. Мама не хотела больше жить с человеком, который целыми днями сидел перед телевизором, ворчал и не выходил из дома, разве что летом – на дачу. Отец же чувствовал себя брошенным: всю жизнь кормил семью, а теперь его, в старости, вышвыривают за ненадобностью.
Для мамы развод стал глотком свободы, а для нас – тяжёлым испытанием. Мы с Ирой ищем способ сохранить семью, но я вижу, как мама оживает, строя планы. Мечтает ездить по святым местам, читать книги, встречаться с подругами – всё, в чём себе отказывала. Отец же заперся в обиде, не зная, как вернуть назад. Их развод – это не просто конец брака, а обвал всей прежней жизни. И я боюсь, что мы, сёстры, так и не найдём общего языка, разрываясь между любовью к ним обоим.
