Давным-давно, в стародавние времена, жизнь моя складывалась будто по чужой указке. Росла я в глухой деревеньке под Рязанью, где судьбы сплетались родительской волей, а из поколения в поколение передавались заветы прадедов. С пелёнок меня прочили в жёны сыну батюшкиного друга — Фёдору. На три года старше, плечистый, с руками, привыкшими к труду, и нравом тихим — казалось, сама судьба для семейного очага.
Отцы наши с детства были не разлей вода — вместе избы рубили, хозяйство вели, и чаяли, что дети их стезю повторят. Фёдор и впрямь оправдывал надежды: техникум окончил, в строительстве дома помогал, на пашне отцу подсоблял. Всё шло своим чередом. Но однажды объявил, что едет на два года на агрономские курсы в Ярославль. Нежданно-негаданно. В ночь перед отъездом спросил: «Ждать меня будешь, Агриппина?» Я промолчала, лишь плечами повела. Но в ту ночь меж нами случилось то, чего доселе не бывало — стал он мне первым мужем. Хотя… сердце моё молчало.
Письма от Фёдора приходили. Я отвечала. Год прошёл. На второй — поступила в училище в Туле. Мечтала о журналистике. Грезила столицей, телевидением, глянцевыми журналами. Не взяли. Зато повстречала Емельяна — лихого, городского, с огоньком в глазах. И осталась с ним. Прожили недолго. «Остыл», — сказал он. Ушла. Приютила подруга. Через месяц весточка из дома: Фёдор вернулся, спрашивает. Вернулась в деревню. Без плана, но с надеждой.
А там — узнала, что ношу дитя под сердцем. Срок уж больно велик, на аборт не решилась. «Родишь — потом видно будет», — сказала себе. Молчала. Через неделю Фёдор позвал посмотреть дом, что достроил. Осталась у него. Месяц спустя — свадьба. Всё — как по маслу. Только живот рос не по дням, а по часам. «Богатырём будет!» — смеялся Фёдор. Настояла рожать в городе. Тайно договорилась, будто переносила. Сын наш, Прохор, родился крепким, здоровым. Стал светом в окошке.
Фёдор принял его как родного. Трудился не покладая рук, домой редко заглядывал, деньги приносил, на ночь целовал. Любви я к нему не питала. Но благодарность — да. И страх. Боялась, что правда всплывёт — отвернётся. Или Прохора меньше любить станет. А если других детей захочет? Рисковать не могла. Сделала аборт. Потом ещё. Всего — четыре. Тайком. Он не ведал. Потом спираль поставила. Боялась снова зачать. Боялась разрушить мир, построенный на обмане.
Но судьба рассудила иначе.
Прохору семь было. Лето. Поехал на велосипеде за околицу. Не справился, свалился в старую шахту. Железный прут бок пронзил. Кричала, будто сама разрывалась. Фёдор первым примчался. Сам сына вытащил, на руках до «скорой» нёс. Слёзы по лицу текли. Впервые тогда увидела — как же он любит нашего мальца.
А потом — час расплаты.
«Почему не сказали, что ребёнок не ваш?» — спросил врач. Прохору кровь переливать надо, а наша не подходила. Группа редкая. Поняла — время лжи прошло. Шёпотом сказала: «Прохор не его…»
Фёдор молча вышел. Решила — навсегда. Но вернулся: «Где его отец?» — «В Туле. Емельян. Но…» — «Довольно. Сына спасать надо. МОЕГО сына!» — с этими словами помчался.
Отыскал Емельяна. Тот приехал, кровь сдал. Только просил жене не сказывать. Обещали.
Прохор выжил.
Емельян исчез. А я… Вдруг всем сердцем полюбила Фёдора. Безумно. Как никогда прежде. Он знал. Всегда знал. «Я в нём своё видел. Потому что растил. Потому что он меня отцом зовёт. Не Емельяна».
Захотела ему ребёнка родить. Но аборты возможности не оставили. Тогда Фёдор молвил: «Давай дарим семью тому, кто без неё». Взяли мальца из приюта — Трофимом назвали. Через три года, чудом, зачала. Дочь наша, Матрёна, — радость в доме.
Теперь живём тихо. Тепло. Вместе. Только по ночам иногда снится, будто бегу по больничному коридору с криком: «Сын мой умирает!» Проснусь — а рядом Фёдор. Муж, что простил. Что не ушёл. Что спасение моё стало.
Жизнь ошибок не прощает. Но порой даёт шанс искупить. И если его не упустишь — может и помягче стать.
