**«Котлеты, гинекология и мечта всей жизни»**
Когда Дмитрий Сомов высадил очередную пассию из машины, он даже чмокнул её в щёку и махнул рукой на прощание. В груди ещё тлел сладкий след её духов, а на губах — привкус измены. Он вздохнул и повернул ключ зажигания — пора было ехать домой.
У подъезда своего дома в Нижнем Новгороде он замер. Минуту стоял, подбирая нужные слова. Надо было сказать твёрдо, по-мужски. С размахом, чтобы раз и навсегда. Он больше не мог жить в этой скучной, серой, предсказуемой семье. Хотелось огня. Хотелось того, что заставляет сердце колотиться. И он нашёл это — в обворожительной Ларисе Эдуардовне.
Он поднялся по лестнице, даже не взглянув на лифт. Вдохнул и открыл дверь.
— Привет, — громко сказал он, шагая в квартиру. — Тань, ты дома?
— Дома, — лениво отозвалась жена. — Ну что, Димуль, котлеты будем?
Вот оно. Момент истины. Сомов выпрямился, крякнул и выдал:
— Таня, мне нужно тебе сказать… Нам пора расстаться.
Никакого взрыва. Ни крика, ни слёз. Таня даже бровью не повела.
— То есть котлеты отменяются? — равнодушно поинтересовалась она, выглядывая из кухни.
— Как хочешь. Жарь или не жарь. Я ухожу. К другой.
Обычная жена в такой ситуации устроила бы истерику. Возможно, запустила бы в него сковородкой. Но Таня была не из таких.
— Только не говори, что опять забыл мои сапоги из мастерской, — спокойно сказала она.
— Чёрт… Забыл, — пробормотал Дмитрий, краснея. — Но если надо, прямо сейчас поеду, заберу!
— Ну да… Пошли тебя за сапогами — ты и старые приволочёшь. Ты и есть такой, Сомов, — вздохнула Таня. — Никакой ты не мужчина, а тряпка с дипломом экономиста.
Дмитрий почувствовал, как его заготовленная речь разваливается. Не так он представлял этот вечер. Не так видел конец своей семейной жизни.
— Таня, ты не понимаешь! Я серьёзно! Я тебя не люблю! Я люблю другую! Я ухожу!
— Отлично, — ответила она. — У тебя же обувь не в ремонте. Иди куда хочешь.
Он аж поперхнулся. Боже, как же с ней тяжело спорить! Когда-то именно за это спокойствие он в неё влюбился. За внутреннюю силу, за железную логику и умение жарить котлеты так, что пальчики оближешь. А теперь это казалось стеной, в которую он влетел на всех парах.
— Я… Я благодарен тебе за всё, — начал он снова. — Но я ухожу. Потому что люблю. По-настоящему.
— Алёнка Курочкина? — буднично спросила Таня.
— Ч-что? Нет! — замялся Дмитрий. — Откуда ты её вообще знаешь?
— Или Ленка Брусничкина? С ней ты в прошлую пятницу задержался…
Он замолчал. Спина покрылась холодным потом.
— Нет. Не Брусничкина. И не Курочкина. Это Лариса. Лариса Эдуардовна Журавлёва. Тридцать шесть, один ребёнок, в карточке пара интересных диагнозов… Ты же понимаешь, это любовь всей моей жизни.
— Ты просто олух, Сомов, — сказала Таня, наливая чай. — Ты хоть знаешь, с кем связался?
— Я знаю, что люблю её, — процедил он. — И буду с ней.
— А её медкарту ты своей «мечте» читал?
— Н-нет…
— А я читала. Потому что я — гинеколог. С двадцатилетним стажем. Я знаю, где ты был, даже если ты сам не помнишь. В этом городе я приняла всех женщин, а ты — только некоторых. Так что поверь: Журавлёва — это не подарок. Это ходячая клиническая картина.
— Ну и что мне теперь делать? — спросил он обречённо.
— Во-первых, — сказала Таня, — иди помойся. Во-вторых, я позвоню Сергеичу в кожно-венерологический — пусть осмотрит тебя без очереди. А в-третьих — присядь, подумай и не позорь нашу фамилию.
— Но я же… я ведь…
— Иди мойся, — перебила она. — А я котлеты пожарить пойду. Захочешь нормальную женщину — скажи. Подберу. Без сюрпризов.
И Сомов молча поплёлся в ванную. В мечтах он уходил красиво, с пафосом, под музыку из мелодрамы. А на деле ушёл — за мылом.
