**Заслуженное счастье**
В тихом городке на берегу Волги готовилось торжество. Варя, юная дирижёр хора, заканчивала консерваторию. Её голос, отточенный годами упорных занятий, сверкал, словно драгоценный камень, — чистый, сильный, завораживающий. В консерваторию брали лишь лучших, тех, чьё пение заставляло сердца трепетать. И Варя была среди них — её голос, как алый рубин, горел, огранённый мастерами.
С самого рассвета в доме царил переполох. Свадьба — дело нелёгкое: платье, причёска, последние штрихи. Потом выкуп — весёлый спектакль, без которого не обходится ни одно гулянье в этих краях. Традиция, свято чтимая, — смех, шутки, розыгрыши. Варя, хохоча, отбивалась от заданий жениха, а подружки поддерживали её звонкими возгласами.
После выкупа — роспись в местном дворце бракосочетания, скромном, но утопающем в цветах. Затем молодёжь отправилась кататься по городу, а после — за его пределы, к реке, где золотились осенние берёзки. Но перед этим Варя настояла заехать домой. Ей нужно было предстать перед бабушкой Агафьей Степановной во всём свадебном блеске. Бабушке стукнуло девяносто три, и на банкет она, конечно, не поехала бы — возраст брал своё.
У Агафьи Степановны ныли ноги. В юности, почти ребёнком, она отморозила их, трудясь на заводе в лихую военную пору. Время было суровое, детства не было — сразу взрослая жизнь. Но сердце её оставалось молодым, а любовь к внучке — бескрайней. Она любила Варю так, как умеют лишь бабушки: беззаветно, не жалея души.
Когда внучка заходила к ней, бабушка не могла насмотреться. Глядела, будто на чудо. Родители не смели при Агафье Степановне даже голос повысить на Варю. Стоило им заворчать, как она тут же обрывала: «Молчать! Её баловать надо!» И родители, смущённые, замолкали. Бабушка считала, что Варю надо лелеять: жизнь сама по себе жестока, а чужие люди редко жалеют так, как родная кровь.
И вот любимая внучка выходила замуж. Агафья Степановна, несмотря на боль в костях, решила встретить её у подъезда. Надела своё парадное платье — тёмно-бордовое, с тонкой вышивкой, надела старинные бусы, бережно хранимые с молодости, и повязала платок в тон. С трудом добралась до скамейки, уселась и ждала, волнуясь, будто перед первым поцелуем. К ней примостились две соседки-старушки. Одна даже принесла свой складной стул — удобства ради. Втроём они сидели, перебирая в памяти свои давние свадьбы, свои мечты и утраты.
Наконец во двор вкатили машины, украшенные лентами. Из одной вышли молодые. Варя в белоснежном платье была как лебедь — воздушная, светящаяся, с родным лицом, от которого у бабушки сжалось сердце. Рядом — жених, Дмитрий, в строгом костюме, высокий и крепкий, как молодой клён. За ними высыпала весёлая гурьба друзей, смеющихся и шутящих.
Агафья Степановна, увидев внучку, не удержала слёз. Это были слёзы счастья, смешанные с горечью прожитых лет. Ей, старушке, девяносто три — пора и честь знать, а она всё ещё здесь, любуется своей Варей, своей гордостью. Внучка подошла к ней, сияя, и вдруг что-то шепнула подружкам. Те переглянулись, выстроились полукругом перед старушками. И запели.
Их голоса, огранённые консерваторией, лились, как река, — мощно, чисто, пронзительно. Это было не просто пение — это была исповедь, искусство, недоступное простым смертным. Они пели военные песни, те самые, что звучали в юности старушек, когда мир горел, а сердца всё равно пели о любви и надежде. Варя стояла в центре, в белом, и её голос парил над остальными, как луч света.
Люди во дворе замерли. Прохожие останавливались, не понимая, какое чудо происходит в этом заурядном, заросшем дворике. Кто эти певцы, поющие так, что душу выворачивает? А это юность пела для старости. Пела о её молодости, о мечтах, о том, что ушло безвозвратно. Пела о войне, о потерях, о любви, пережившей всё.
Агафья Степановна сидела, стараясь держать лицо. Хотела показать, что гордится внучкой, но слёзы катились сами. То плакала, то вытирала глаза платком, то снова плакала. А на душе было тепло и светло. Потому что юность пела их песни — те самые, что звучали, когда отцы уходили на фронт и не все вернулись. Песни, что грели сердца, когда мир был в руинах.
Это значило, что у молодости есть память. Есть душа. Какая же юность без них? И пусть молодые не поехали к мемориалам — не беда. Мемориалы — это камни, молчаливые и холодные. А здесь, на скамейке, сидели три живые души, чьи судьбы выкованы в горниле испытаний. Они заслужили эту песню. Заслужили эту нежность. Заслужили этот миг, когда юность склонилась перед ними, отдавая долг их жизни.
