— Ты, Миша, главное — чтоб по совести. Чтоб потом самому перед собой не стыдно было, — Лидия Ивановна поправила воротник кителя мужа, провела ладонью по его щеке и заглянула в суровые, стального цвета глаза, в которых читалось знакомое беспокойство.
Что бы ни шептали за спиной, какие бы сплетни ни плели, она знала своего Михаила как свои пять пальцев. До последней морщинки на лбу, до самой сокровенной мысли, до самого тихого сомнения. Рядом — почти три десятка лет. Хлебнули всего: и московскую сутолоку, и бесконечные переезды, и захолустье, где день короткий, а вечера тянутся как резина. И где только не бросала их судьба! Но везде выстояли. Дом поставили — из крепких сосновых брёвен, чтобы пахло смолой. Этот запах перебивал даже самую тяжёлую тоску.
Детей Бог не дал. Внуков — и подавно. Зато друг у друга они были каждый день, в радости и в горе, в службе и в быту. А пересуды… Люди — как погода: надумают, наговорят — да и забудут. Переживут. А не переживут — и чёрт с ними. Лишь бы совесть была чиста.
Вот только псы… эти самые псы…
Уже месяц весь отдел только о них и говорил. О семи служебных собаках, которых по приказу нужно было «списать». Попросту — усыпить. Старые, отслужившие своё. Кому они сейчас нужны? Кормить — нечем, пристроить — некуда, а приюты и так ломятся. Кто пойдёт против приказа? Никто. И подполковник Железнов — не пошёл.
Зачитал бумагу, спросил — не хочет ли кто взять собак себе. Тишина. Лишь ветер гулял по подоконникам. Тогда он кивнул и распорядился вызвать ветеринаров.
Вот и всё. Сухо. По-уставному. Как всегда.
Железнов… Камень. Прозвище «Каменный» прилипло к нему сразу, как только он прибыл сюда из Питера. Прямая спина, голос — будто сталь, взгляд — рентген. Видит людей насквозь. Никаких поблажек. Только устав, только долг. Неудивительно, что за год половину старого состава разогнал, набрал новых. Да, толковые. Да, честные. Но кто поверит, что у человека совсем нет слабости? Ни капли тепла?
Вот и судачили бабки на лавочках: «Правильно, что детей у него нет! Какой из него отец? Он бы их своей строгостью в слёзы вогнал. Не заслужил. Недостоин!»
А в это время Михаил Васильевич стоял во дворе части и смотрел, как в фургон грузят последнюю клетку. В ней сидел пёсец — белый, как первый снег. Гаврюша.
Чёрные глазки-пуговки смотрели на подполковника с немым вопросом. Ждал — объясни. Объясни, почему нельзя остаться. Почему нельзя жить. А Железнов молчал.
— Поехали, Ваня, — глухо бросил он шофёру и сел в служебный уазик. Фургон дёрнулся и медленно выкатил за ворота под колючие взгляды сослуживцев. Кто-то зло прошипел: «И правильно! Каменному — каменное сердце. Пусть теперь с этим живёт».
Фургон доехал до ветклиники. Проехал мимо.
Когда свернули на проселок, шофёр молчал. Только руки его дрожали. А когда машина остановилась прямо у калитки дома подполковника, не выдержал:
— Михаил Васильич?.. Это… как?
— Приказ выполнен. Собаки списаны. А куда — уже не ваше дело.
Подполковник вышел. У калитки стояла Лида. Без слов. С платочком в руках, с тревогой в глазах. Он кивнул и сказал:
— Разгружай. Будут жить тут.
— По совести, Миш?
— По совести, Лидуся.
Собаки одна за другой выходили из фургона. Осторожно ступали по двору. Принюхивались. Осваивались. Михаил крепче обнял жену. А сам думал: «Не внуки, конечно. Но тоже шалопаи. Вольеры сколотим. Будки утеплим. Доски со стройки остались…»
Его мысли прервал шофёр.
— А что людям скажем?
— А что? Пусть треплются. У людей — язык, у псов — хвост. Всем не угодишь. Я тут сейчас нужнее. Лида одна с такой оравой не справится.
Шофёр уехал. Но вечером вернётся. Не по приказу. По совести. По сердцу.
И не один. Приведёт жену и сыновей. Позовёт Степана из бухгалтерии, Витька из гаража, Наташку с двойняшками-девчонками. И пирогов нанесут, и воды привезут. И вольеры поставят. Потому что нельзя вот так — по приказу — с живой душой. Потому что Каменный — не каменный. Он просто… по совести.
И если кто-то после этого осмелится сказать, что подполковник детей не заслужил — пусть только попробует. Им языки сами вырвут. Потому что у Железнова дети есть. Не по крови. По правде. По доброте. По сердцу.
А это — главное.
