Меня зовут Светлана, и я всё больше чувствую себя чужой в собственном доме. На первый взгляд, моя свекровь Галина Степановна — женщина, достойная восхищения. Ей всего 50, она выглядит моложе своих лет, ухожена, всегда с идеальным маникюром, причёской и в модных нарядах. После развода она полностью посвятила себя единственному сыну — моему мужу Дмитрию.

Официально она живёт в своей квартире на окраине Москвы, но на деле — в нашем доме. Её звонки раздаются чаще, чем мой голос. Она звонит Диме по пять раз на дню. Утром — пожелать доброго дня, вечером — спокойной ночи. А между этим — напомнить, чтоб не замёрз, расспросить, что ели, где были, о чём разговаривали, как я себя веду. И он рассказывает. Всё. Без утайки. Как будто она — его жена, а я — просто временная гостья.

По выходным Дмитрий едет к ней. Не потому что надо, а чтобы «маме не было грустно». Надо купить продукты — бросает дела и едет. Нужно прикрутить полку — отменяет планы и мчится. Даже если она записалась в парикмахерскую — он рядом, советует, оценивает образ, словно она — царственная особа, а он — её верный оруженник.

А ещё она мастерски вытягивает из него деньги. То ей срочно нужен санаторий, то «в гардеробе совсем нечего надеть — хочу новое пальто», то не хватает на ремонт, то стиральная машина сломалась. Мы с Димой только расписались, снимаем квартиру, копим на своё жильё, но он не может ей отказать. Проноет: «Ну как же маму подвести?» — достаёт кошелёк. А потом сами сидим на макаронах до зарплаты.

Я пробовала говорить с ним. Сначала мягко, потом с дрожью в голосе. Но всегда упиралась в одну стену. «Мать — святое, — твердит он. — Она всё для меня сделала. Растила одна, не устроила личную жизнь. Я обязан её поддерживать. Тебе этого не понять». И так — каждый раз. Любой разговор заканчивается скандалом и молчанием.

Галина Степановна уверена, что только она знает, что лучше для сына. Мои действия — под вопросом: и уборка не так, и борщ не тот, и платье не к лицу. Если раньше я лишь злилась, то теперь вижу — она считает меня соперницей. Она вбила в голову Диме, что он ей пожизненно должен, и теперь он платит — временем, деньгами, душой. А мне достаются крохи.

Да, она его родила. Да, подняла одна. Но разве это даёт право держать взрослого мужчину на привязи? Манипулировать, лезть в чужую семью, разрушать наши отношения?

Чрезмерная опека — это не забота, а страх. Страх, что сын вырастет и скажет: «Я сам». А она не готова отпустить. Ей нужен вечный ребёнок, который будет слушаться, подчиняться, отчитываться.

Однажды я прочитала мудрые слова: дети — это стрелы, а родители — лук. Натяни тетиву, направь — и отпусти. Но мы часто не отпускаем. Держим, контролируем, душим любовью. Думаем: «Уберегу». А на самом деле — ломаем.

Настоящая близость возможна только с доверием. Когда ребёнка видят личностью, а не своей копией. Если с детства грузить его своими обидами и страхами — он вырастет несчастным. И его семья — тоже.

Отпустить — не значит разлюбить. Сын останется сыном, даже если не звонить ему каждый час. Он будет ближе, если дать ему свободу. Лучше быть опорой, чем тюремщиком.

А пока я сижу у окна и жду, когда Дима вернётся от мамы. Опять повёз ей сумку с продуктами, обсуждал новую стрижку, отдал последние рубли. А я остаюсь одна — с пустыми карманами и холодком в груди.

Любовь не должна быть клеткой. Иначе однажды окажешься в ней один.