Одинокая душа в краю берёз
В глухой деревушке Берёзовка, затерянной среди смоленских лесов, где едва ли наберётся пять десятков изб, жила Аграфена Петровна. Женщина была крепкая, под шестьдесят, дородная, с мозолистыми ладонями, которые больше походили на мужские. Лицо — обветренное, изборождённое морщинами, красотой не блистало, а в глазах — глубокая тоска. Пятнадцать лет назад родители один за другим ушли в мир иной, оставив её в старом доме, полном теней прошлого. Родни не осталось, и она одна тянула хозяйство: скотный двор полон, амбары забиты припасами. Каждую неделю Аграфена ездила в райцентр продавать мясо, сало да молоко. Сначала на отцовском «ГАЗоне», потом купила новый, блестящий, как её несбывшиеся надежды. Соседи шептали: «Зачем ей столько? Одна-то, ни мужа, ни детей!» А Аграфена втайне мечтала, что найдётся мужчина, разглядевший в ней не только кулачищу, но и женскую душу. Да только никто не смотрел: руки грубые, походка тяжёлая, да и правда горькая — детей ей не видать.
В одиночку хозяйство не потянешь. Мужики из деревни иногда помогали — огород перекопать, сено свезти, но всё за деньги, без души. Дрова колоть, скотину резать, крышу чинить — всё на ней. Так бы и катилась её жизнь, серая, как ноябрьский день, если бы не появился в Берёзовке чужак. Бродяга, каких здесь отродясь не водилось. Первое время шатался по деревне, озирался, будто волк в капкане. Но голод — не тётка: начал заглядывать во дворы, предлагать помочь. Гнали его, конечно, хоть сердобольные старушки иногда подкармливали куском хлеба.
В то морозное утро Аграфена, как обычно, грузила в «ГАЗон» мясо и молоко для рынка. Время поджимало, а машина, как на зло, не заводилась. Она ругалась, била по колесу, когда рядом возник тот самый бродяга. Стоял, молча смотрел, потом тихо, с какой-то робостью сказал:
— Давайте я помогу.
— Да что ты смыслишь? — огрызнулась Аграфена, вытирая пот со лба.
— Машину попробую завести.
— Ладно, валяй, — буркнула она, отступив.
Минут двадцать он копался под капотом, и — о чудо! — мотор заурчал. Аграфена, не веря глазам, сунула ему две пятисотенные:
— Держи, — бросила и рванула к машине. Товар не ждёт.
— Может, ещё чем помочь? — крикнул он вдогонку.
— На обед заходи! — махнула рукой Аграфена и укатила.
Вернулась под вечер, усталая, но довольная — почти всё продала. У ворот, переминаясь с ноги на ногу, стоял тот самый бродяга.
— Хозяйка, я пришёл. Ты работу сулила.
— Погоди, машину загоню, — откликнулась она.
Привязала пса, загнала «ГАЗон» во двор и кивнула на груду чурбаков у сарая:
— Дрова колоть умеешь?
— Умею, — ответил он, глядя на гору брёвен.
Аграфена принесла топор. Бродяга взял его, поморщился:
— Тупой.
— Точилку купила, ножи правлю, а с топором не выходит, — смущённо призналась она. — В сарае точило есть, да сломалось, как отец помер.
— Можно глянуть?
— Иди, смотри.
В сарае он покопался в пыльном точиле, и оно, к её изумлению, заработало. Наточил топор, вышел во двор, скинул рваную телогрейку и взялся за работу. Рубил ловко, споро, будто всю жизнь только этим и занимался. Аграфена засмотрелась, покачала головой и ушла в дом.
Час спустя вышла снова.
— Как звать-то тебя?
— Тихон.
— А я Аграфена, — сказала она. — Пошли, Тихон, обедать.
— Неловко как-то, — замялся он.
— Иди, не упрямься! — отрезала она.
За столом, где дымилась картошка, лежали куски домашней колбасы, сало и солёные огурцы, Тихон ел жадно, но старался не чавкать. Аграфена подкладывала ему, приговаривая:
— Ешь, не стесняйся!
До темноты он рубил дрова, но гору не осилил. Аграфена вышла, посмотрела:
— Тихон, до ночи не управишься. Баню истопи, помойся. Завтра доколешь.
— Как скажешь, — кивнул он и направился к бане.
Истопил её, Аграфена помылась первой, а перед тем, как пустить его, подвела к старому сундуку:
— Одежду выбери. От отца осталась, новая, выбросить рука не поднялась.
Тихон взял рубаху, штаны, поблагодарил и ушёл мыться. После бани сели ужинать. Аграфена, подперев щёку, спросила:
— Расскажи о себе, Тихон.
Он вздохнул, опустил глаза:
— Сорок восемь мне. Был женат, да не сложилось. Сын у бывшей остался. Запил тогда. Жил у тётки, работал то грузчиком, то сторожем. Хвалили, покуда трезвый был. Тётка померла, и я совсем сполз. Квартиру пропил, по подвалам скитался. Решил за ум взяться, да встретил бабу. Жили вместе, дочка родилась. Не знал, что она из таких же, как я, хоть и лечилась. Стали бухать вместе. Побил как-то соседа, дали три года. Вернулся — а у неё другой. Дочку не показали. Драться не полез, не хотел обратно в зону. В городе оставаться не мог — знал, сорвусь. Пошёл куда глаза глядят. Так сюда и попал.
— Тяжёлая доля, — покачала головой Аграфена. — Что дальше?
— Не знаю.
— Оставайся у меня, Тихон. Дом большой, ты мастеровитый. Дело найдём.
Глаза его вспыхнули:
— Аграфена, мне некуда деваться. Спасибо тебе!
Постелила она ему в горнице. Тихон, впервые за годы, лёг на чистую постель и заснул, едва коснувшись подушки. А Аграфена не сомкнула глаз всю ночь — сердце колотилось: что-то подсказывало, что этот человек перевернёт её жизнь.
Утром Тихон проснулся от запаха оладий. Зашёл в сени, осмотрелся:
— Аграфена, тут у тебяОн починил протекающий кран, а потом взял её за руку и тихо прошептал: «Давай проживём эту жизнь вместе, как будто второй попытки у нас не будет».
