Десять лет я считала себя его тенью, а он растворился, как дым, оставив лишь пепел воспоминаний.
Мы прожили с Дмитрием целую вечность — или так казалось тогда. Из них девять лет я провела в тени его матери, Елены Васильевны, чья болезнь превратила нашу жизнь в бесконечную битву. Я отдавала ей всё — годы, здоровье, душу, а взамен получила лишь пустоту и предательство, горячее, как обжигающий чай из самовара.
Первые два года всё было как в сказке. Мы жили в тихом городке под Владимиром, мечтали, любипли друг друга, словно герои романса. Но однажды Елена Васильевна, известная на весь район своими луковыми пирогами и страстью к постничеству, упала прямо во время выступления на сельском празднике. Она была местной знаменитостью — вела блог о православных постах, собирала толпы последователей, а её рецепты без дрожжей и сахара обсуждали даже в Москве.
Её аскетизм разрушил семью ещё до нас. Свекор, не выдержав бесконечных грибных похлёбок и постных блинов, ушёл к другой. Но Елена Васильевна не сдавалась: молилась, постилась, даже попала на передачу по областному телевидению. И вот — удар. В день съёмок её организм сдал. Скорая увезла её прямо на глазах у зрителей. Ни молитвы, ни постные щи не помогли — инсульт скрутил её, как осенний лист.
Когда мы забрали её из больницы, она была словно чужая. Седые волосы, дрожащие руки, глаза, потухшие, как угли в печи. И самое страшное: она внезапно возненавидела свою веру. Теперь требовала то, что раньше называла грехом: холодец, окорок, селёдку под шубой. Каждая просьба звучала как угроза: «Таня, если я умру, не попробовав этого, на Страшном суде на тебя покажут пальцем!» Я молчала, варила, бегала по рынкам, тратила последние рубли на её причуды.
Так начались девять лет каторги. Я неслась домой с работы, чтобы покормить её, перестелить постель, вынести утку. Купала, расчёсывала, слушала бесконечные жалобы. Мои дети, Маруся и Ваня, видели меня мельком, будто сквозь туман. Но бросить её я не могла — она же мать Дмитрия, моего когда-то любимого. Разве можно иначе?
А Дмитрий жил, будто ничего не случилось. Ходил на работу, изредка целовал мать в лоб, приносил ей пряники или квас. Я тащила всё, пока он карабкался вверх по служебной лестнице. Со временем он стал важным чиновником, а я — измождённой тенью, забывшей, что такое сплит.
Елена Васильевна умерла, и я думала — наконец-то мы задышим. Но спустя полгода Дмитрий огорошил меня: уходит. «Ты, Таня, стала серой мышью, — сказал он. — А дети — балласт. Я встретил другую, молодую, она родит мне настоящих наследников». Его слова резали, как лёд. Он потребовал, чтобы Маруся и Ваня взяли мою фамилию, чтоб не пятнали его новую жизнь. А алименты? Отказал наотрез: «Моих денег тебе не видать».
Я ушла, забрав детей и разбитое сердце. Но странно — вскоре почувствовала лёгкость, будто сбросила камень с плеч. Мы переехали в Серпухов, и дети зацвели, как яблони весной. Я нашла работу, мы стали ближе, чем когда-либо. И поняла: свобода слаще любого обмана о счастливом браке.
А Дмитрий? Пожинает то, что посеял. Его «идеальная» жена оказалась сплитом. Через год после развода он застрял в судах: ребёнок родился больным, и теперь он обязан платить алименты до гробовой доски. Мечты о «настоящих наследниках» рассыпались, как песок сквозь пальцы. А я смотрю на Марусю и Ваню и знаю — мы выжили. И теперь наша жизнь — только наша.
