Моя мать, именующая себя утончённой эстеткой, обитает в мире собственных галлюцинаций. Она мнит себя великой художницей, окутанной дымкой богемности, и презирает тех, кто не соответствует её причудливым канонам красоты. Мой муж Вячеслав стал для неё олицетворением всего низменного: он не носит строгие пиджаки, не восторгается её мазнёй и, как она говорит, «позорит род». За это она вычеркнула нас из своей жизни, запретив являться на семейные посиделки в Златогорске. Но я не намерена предавать мужа ради её капризов.
Она всегда мечтала, чтобы наша семья была «не от мира сего». Отец в молодости дудел в духовом оркестре, мать именует себя творческой личностью, а сестра Авдотья до сих пор «ищет предназначение», хотя ей давно за тридцать. Я, отучившись в музыкалке, так и не влилась в их «круг избранных». Мать вздыхала, что во мне нет божественной искры, и я росла с ощущением, будто подвела её ожидания. Но мне чужды их напускные позы — я живу среди обычных людей.
Со стороны мы, возможно, выглядим как образец интеллигентности. Но это обман. Мать не снискала славы художницы — её холсты пылятся в чулане. Она преподаёт рисование в школе, а свои «шедевры» вручает родне, которая вешает их из жалости. Её «творчество» — это бессмысленные кляксы, которым она придумывает высокопарные объяснения. «Это придаёт глубину», — твердит она. Но я вижу правду: её увлечение — просто бездарное времяпрепровождение.
Мать воображает себя верховным судьёй вкуса. Она решает, кто достоин её общества, а кто — чернь. Мой Вячеслав, по её словам, — «деревенщина». Он не надевает костюмы, предпочитая простую одежду. Работает автослесарем, чинит «Жигули», и его ладони вечно в ссадинах. Но он знает своё дело, у него очередь из клиентов, и нам хватает на жизнь. Мать же видит лишь «засаленные ботинки» и равнодушие к её малеванию.
Когда мы только начали встречаться, мать позвала нас на именины. Вячеслав надел чистую рубашку и брюки — всё опрятно. Но она встретила его с гримасой, будто он явился в рваной телогрейке.
— Разве трудно надеть галстук? — прошипела она, закатив глаза.
— Ты не говорила про парадный вид! — вспыхнула я.
— Это само собой разумеется! — отрезала она.
Зато муж Авдотьи явился в тройке, произнёс пафосный тост, и мать растаяла. Мы выдержали час и сбежали, не в силах терпеть её брезгливые взгляды. Наутро она позвонила и вынесла приговор:
— Больше не приводи своего мужа на наши праздники. Вы портите атмосферу.
Я онемела. Она хотела, чтобы я приходила одна. Это было как пощёчина. Либо мы вместе, либо никак. Мы с Вячеславом решили: хватит. Пусть мать давится своими «аристократическими» чаепитиями.
Она дулась. Звонила, уговаривала прийти без него, но я не сдалась. Тогда она перешла в атаку:
— Ты губишь семью из-за какого-то мужика! Он тебе не ровня! Ты училась музыке, мы столько в тебя вложили, а ты связалась с простым работягой!
Я промолчала. Какие вложения? Я обычная женщина без претензий. Училась хорошо, но не горела талантами. А её любимый зять, муж Авдотьи? Он сидит на шее у жены и её родителей, зато умеет «элегантно» поправлять галстук. И это делает его достойным?
Я люблю Вячеслава. Он надёжен, заботлив, настоящий. С ним я как за каменной стеной. Мне всё равно, что он не разбирается в абстракционизме или не носит смокинги. Пусть мать орет — её слова для меня пустой звук. Я выбрала свою семью, а не ту, что жиёт в мире розовых грёз.
Но её слова всё равно режут. Она отрезала нас, будто мы — проказа. Иногда я думаю: как можно быть такой бессердечной? Она отвергла не только мужа — она отвергла меня, свою дочь. И всё из-за её выдуманных «идеалов». Но я не сломаюсь. Мы с Вячеславом счастливы, и никакие «приёмы» нам не нужны. Пусть мать купается в своих фантазиях — я выбрала настоящую жизнь.
