Мать, будто прокурор на суде, требует, чтобы я отдала младшей сестре квартиру, доставшуюся мне от папы. Катя, моя сестра, ютятся с мужем, тремя детьми, матерью и отчимом в тесной двушке в Рязани. Их дом — как переполненный муравейник, где каждому не хватает воздуха. И теперь мать решила: раз я живу одна, то обязана отдать свою трёшку, чтобы облегчить им жизнь. Но я не собираюсь жертвовать своим уголком ради тех, кто годами видел во мне лишнюю.
Когда мне было пять, мать разрушила семью, уйдя к новому мужу. Отец, раздавленный, умолял её остаться, но она лишь кричала, что всё кончено. Его боль резала мне душу. Вскоре он уехал в Питер, не в силах смотреть, как рушится его жизнь. Я осталась с матерью и отчимом, но дом стал тюрьмой. Единственным спасением были редкие поездки к отцу, где я чувствовала себя нужной, а не обузой.
Отчим с первых дней смотрел на меня как на дармоеда. После рождения Кати я и вовсе стала тенью. На меня, ребёнка, свалили все заботы о сестре: пеленки, кормления, бесконечные капризы. Выходные, которые сверстники проводили во дворе, я тратила на уборку и присмотр за Катей. Если осмеливалась противиться — лишали прогулок. Так во мне и проросла обида на сестру, которую носили на руках, пока я была служанкой.
Мать заставляла таскать Катю везде — во двор, к подругам, даже на редкие встречи с отцом. Если отказывалась — запирали дома. Это была не жизнь, а каторга. Я мечтала сбежать. В пятнадцать хотела переехать к отцу, но он уехал в длительную командировку. Без него я была как щенок, брошенный на улице. Вернувшись, он увидел, как мать третирует меня, и даже грозился подать в суд. Но её это не остановило — для неё я так и осталась помехой.
К матери, отчиму и Кате я не чувствовала ничего, кроме ледяного равнодушия. Они были чужими, а я — незваной в их доме. Окончив школу, я сбежала к отцу. Впервые вздохнула полной грудью. Поступила в институт, нашла работу, начала жить. Отец, продав бабушкину квартиру, купил просторную трешку. Он не оформлял её на меня, боясь, что мать и её семья начнут клянчить жильё. Меня это не волновало — я знала, отец мне доверяет.
Через год отца не стало. Инфаркт вырвал его из жизни, а вместе с ним — и мою душу. С матерью мы к тому времени не общались. Её мир крутился вокруг Кати, которая в семнадцать забеременела, выскочила замуж и родила первенца. Мать с отчимом души в ней не чаяли, а обо мне забыли. Я и не удивлялась — привыкла быть невидимкой. У меня была своя квартира, работа, планы. Замуж? Пока не тороплюсь, хотя рядом появился человек, которого люблю.
Прошло пять лет. У Кати теперь трое детей, и вся их орава, как сельди в бочке, толкается в двушке с матерью и отчимом. Недавно мать начала названивать, обвиняя в чёрствости и эгоизме. Её новый ультиматум прозвучал как приговор:
— У Кати трое детей, им негде жить! А ты одна в трешке рассекаешь!
— Ну и что? — ледяным тоном отвечаю я, чувствуя, как подступает ярость.
— Совести у тебя нет! Отдай квартиру сестре! Ей нужнее! Мы же семья!
— Моя семья — это отец, который меня любил. А вы всегда видели во мне лишний рот. Я не обязана вас спасать.
— Бессердечная! — орет она. — Мы же родня!
— Родня? Вы мне чужие.
Мать бросает трубку, но не отстаёт. Заваливает меня фото племянников, пытаясь растрогать. Но моё сердце как камень. Я не стану жертвовать своим домом ради тех, кто годами топтал меня. У них свои проблемы — пусть сами и решают. Я никому ничего не должна.
