Она прижалась лбом к холодному стеклу, глядя во двор. Отец уже стер со стены глупые слова и теперь смывал последние следы краски из шланга. Месяц назад кто-то начал выводить на серой стене дома напротив алыми буквами: «Всё будет хорошо!». Делал это ночью, так что никто не видел, чьих рук дело.
«Кому это пишут?» — думала она. «Вот бы мне… Может, тот высокий паренёк из параллельного класса наконец-то нашёл меня…» — ведь с тех пор, как она перестала ходить в школу, прошло уже полгода… Он мог бы и отыскать её… Но тут же понимала, что это глупые фантазии, и в глазах начинали мерцать слёзы. Сидела так подолгу, молча плача у окна.
Отец во дворе смотал шланг и теперь подметал рассыпанный мусор возле баков. Она перестала с ним разговаривать после того, как очнулась. Спросила, где мама, и, когда он потупил взгляд, сразу всё поняла.
Врачи говорили, он не виноват в той аварии. Сделал всё, что мог, даже больше, чем опытный каскадёр. Но она всё равно винила его. Ведь он мужчина — должен был предотвратить такое. Или хотя бы погибнуть сам, но спасти её.
Отец тоже молчал. Уже три месяца он только виновато смотрел на неё. Сначала пытался говорить, оправдывался, умолял ответить хоть словом. Потом махнул рукой и стал пропадать на работе. Лишь изредка оставлял записку: «Зайду под утро».
Недавно сообщил — скоро операция. Копит деньги, потому и работает без выходных. Даже дворником в их же доме устроился, чтобы быстрее собрать нужную сумму. Теперь это была его обязанность — стирать эти дурацкие слова под её окном.
Так прошла весна. И настал тот день. Они провели его вместе в предоперационной. Время от времени украдкой смотрели друг на друга и молчали. Когда её повезли в операционную, отец догнал каталку, поцеловал в лоб и прошептал: «Всё будет хорошо…»
«Всё будет хорошо…» — твердила она, пока анестезиолог подключал капельницу. «Всё будет хорошо…» — шептала вместо обратного отсчёта.
Операция прошла успешно. Утром врач заверил, что реабилитация восстановит всё. «Скоро снова будешь бегать!» — говорил он, то ли веря в это, то ли просто подбадривая. Отец стоял рядом и, кажется, больше надеялся на эти слова, чем она сама.
На выписке выдали костыли — учись ходить заново. Вручили стопку бумаг с упражнениями и расписанием процедур.
Дома она сразу подкатила к окну — проверить надпись. Стена была чистой, будто свежевыкрашенной.
Так прошло несколько дней. Время между таблетками и изматывающими упражнениями шло на пользу. Потихоньку научилась подниматься на костылях. Потом смогла пройти от стены к стене. Раз хотела подойти к окну, но не решилась. А вдруг там пусто?
Но однажды пересилила страх и подошла.
Надпись была на месте. Алые буквы по-прежнему твердили: «Всё будет хорошо».
Так прошло лето. Она уже могла передвигаться по комнате без помощи.
Однажды ночью проснулась от жажды — то ли от лекарств, то ли от душного воздуха. Решила сама пойти на кухню: отца, как всегда, не было.
Впервые за месяцы выбралась из комнаты и едва не упала, споткнувшись в темноте о чёрный рюкзак. Отец бросил его на пол, когда бежал на подработку.
Из кармана выкатились баллончики с краской. Один — без крышки, краска на нём ещё не засохла.
Она оперлась о стену, запыхавшись, и вдруг — будто пелена спала.
Всё поняла.
Добралась до кухни и сидела там, пока лёд из морозилки не растаял от её слёз в солёную лужу.
Перед рассветом надела куртку, сунула баллончик в карман и, опираясь на костыли, вышла из дома.
Вернулась под утро и сразу рухнула в кровать.
Отец, придя, первым делом зашёл к ней. Поправил одеяло, чтобы не разбудить. Потом долго стоял, глядя на её повзрослевшее лицо.
Что-то изменилось.
Исчезла складка между бровей. Губы, всё это время сжатые в ниточку, теперь улыбались во сне.
Он подошёл к окну, чтобы задернуть шторы, и невольно взглянул во двор.
Замер.
На стене напротив, криво, но ярко, горели алые слова.
Он стоял, и буквы двоились в глазах от слёз.
Ждал слов так долго…
Солнце било прямо на стену, где было написано:
«Спасибо, пап. Всё хорошо».
