В маленьком городе на севере России, где старые деревянные дома хранят семейные секреты, моя жизнь превратилась в бесконечную битву с капризами свекрови и изнеженностью мужа. Я, Анастасия, полюбила мужчину, но попала в ловушку чужих правил и прихотей. Свекровь, Галина Петровна, растила сына как барчонка, а я стала прислугой в их доме, и эта горечь разъедает мою душу.
Галина Петровна — женщина бойкая, ей всего пятьдесят, но её избалованность не описать. Её покойный муж был влиятельным человеком в округе, и она привыкла к барской жизни. После университета вышла за него и пальцем не пошевелила — жила, как царица, в достатке. Их сын, мой муж Владимир, стал смыслом её жизни. Она баловала его с пелёнок: покупала любые игрушки, исполняла каждый каприз, даже шнурки ему завязывала. Я поняла это слишком поздно, когда уже стала частью их семьи.
Когда мы с Владимиром расписались, я была в раю. Он казался внимательным, добрым, с хорошей должностью на заводе. Мы переехали в родительский дом — большой особняк с резными ставнями, который Галина Петровна получила в наследство. Думала, ненадолго, пока не скопим на квартиру. Но мои ожидания разбились о суровую правду. Свекровь, привыкшая к безоговорочной власти, сразу дала понять: здесь я — никто.
С первого дня она обращалась со мной, как с работницей. «Настя, прибери за Вовой тарелку, он устал», — говорила она, пока муж смотрел футбол. «Настя, свари ему борщ, он любит покрепче». Я пыталась сопротивляться: «Галина Петровна, я тоже работаю в школе, у меня нет сил». Но она лишь бросала: «Ты теперь его жена, твой долг — служить». Её слова жгли, как крапива, но больнее было молчание Владимира — он смотрел в пол, соглашаясь.
Владимир, воспитанный в слепой любви, оказался беспомощным, как ребёнок. Он не мог даже яичницу пожарить — ждал, чтобы я или мать всё сделали за него. Если я просила помочь с уборкой, он хмурился: «Зачем? Мама всегда справлялась». Галина Петровна подливала масла в огонь, ворча, что я «ленивая» и «не умею за мужем ухаживать». Я чувствовала себя лишней в этом доме, где мои старания никто не замечал.
Всё стало хуже, когда я забеременела. Надеялась, что свекровь смягчится, но та лишь накинулась сильнее. «Беременность — не инвалидность, — цыкала она. — Я в пять месяцев дрова колола». Она требовала, чтобы я готовила, стирала и угождала Владимиру, пока сама пила чай с соседками. Владимир вместо защиты твердил: «Мать лучше знает, Настя, не перечь». Я рыдала в подушку, чувствуя, как любовь к мужу гаснет под гнётом его слабости.
Однажды я не сдержалась. После того как Галина Петровна назвала мой суп безвкусным, а Владимир промолчал, я собрала вещи и ушла к подруге. «Я не рабыня! — крикнула я. — Если ты не мужик в своём доме, мне тут не место!» Свекровь лишь фыркнула: «Найдём другую, покладистее». Но слова Владимира добили: «Вернись, маме без тебя тяжело». Он переживал не за меня, а за неё.
Подруга, видя мои слёзы, сказала прямо: «Если он не выберет тебя, зачем тебе такой муж?» Я вернулась, но выдвинула условие: либо снимаем квартиру и живём сами, либо развод. Владимир замялся, и я поняла — он боится мать. Галина Петровна, узнав о моих словах, закатила истерику: «Ты хочешь оставить моего сына без гроша? Этот дом — его наследство!» Её упрямство и власть над сыном душили меня.
Теперь я в тупике. Беременность всё усложняет — не хочу растить ребёнка, где меня унижают. Я люблю Владимира, но его рабская покорность матери губит нас. Галина Петровна всё решает, а я чувствую себя призраком в их мире. Душа рвётся от боли. Мечтала о семье, а попала в клетку, где я — лишь обслуга для маменькиного сынка.
Каждый день думаю: бороться за Владимира или уйти ради себя и ребёнка? Соседи шепчут, что Галина Петровна и раньше ломала судьбы невесток. Но я не хочу сдаваться. Хочу вернуть свою жизнь, своё право на уважение. Этот богатый дом стал тюрьмой, и я должна найти силы вырваться — даже если сердце разорвётся.
