В тихом провинциальном городке под Москвой, где пахнет свежеиспечёнными пирожками и яблоневыми садами, моё счастье дало трещину из-за обиды, нанесённой свекровью. Я, Алевтина, искренне готовилась к её юбилею, мечтая стать своей в семье супруга, но превратилась в тень на её празднике. Её восхищение подарками сына и полное игнорирование меня разорвали душу, оставив горькое послевкусие чужеродности.
Моя свекровь, Галина Семёновна, — женщина с характером, привыкшая быть центром внимания. На свои 55 лет она закатила пышное торжество. Мы с мужем, Дмитрием, живём в её просторной квартире, переехав туда после свадьбы — так выгоднее, пока копим на своё жильё. Я всегда старалась угодить: мыла полы, стряпала, избегала конфликтов. Но она чётко давала понять — я лишь временное дополнение к её кровиночке.
Когда объявили о празднике, я взяла на себя половину забот. Неделю драила квартиру, закупала продукты в «Ашане», развешивала гирлянды. Дима подарил матери золотые серёжки и заказал банкет из «Якитории» — салаты оливье, запечённую утку, наполеон. Я им гордилась: так хотел порадовать маму. Мой подарок был душевнее — ручной работы шаль из Павловского Посада. Я мечтала, что торжество нас сблизит, но жизнь расставила всё по местам.
На юбилей пришли два десятка гостей. Столы ломились, играл «Бумер», гости поднимали тосты. Я вертелась как белка в колесе: встречала, убирала, подливала чай, пока свекровь блистала в кресле именинницы. Вдруг она звонко стукнула вилкой по бокалу: «Спасибо моему Димке-лапочке! — заливаясь улыбкой, вещала она. — Вот какие серёжки подарил! И весь этот пир на мои деньги! Нет сына лучше на свете!» Гости умильно ахали, а я улыбалась, ожидая хотя бы намёка на мои старания.
Но Галина Семёновна ещё минут десять расхваливала Диму, его успехи, его щедрость, будто я здесь и не при чём. Ни слова про мои хлопоты, про подарок. Щёки горели от стыда. Гости бросали сочувствующие взгляды, а я застыла у стола с салфетками, будто призрак. Моя шаль валялась в углу, даже не развёрнутая, а серёжки сверкали в её ушах. Слёзы подступали, но я глотала их. За что мне такое? Ведь я старалась!
После застолья я рванула на кухню, чтобы не разреветься. Дмитрий накрыл моё плечо ладонью: «Лёль, ты чего?» Не выдержала: «Твоя мать меня за человека не считает! Я тут в поту, а она только тебя славит! Мой подарок — как плевок под ноги!» Он отмахнулся: «Да ладно, мать просто рада, не заморачивайся». Его безучастие достигло печени. Любимый муж не видел, как мне больно.
Гости ушли, а я мыла горы посуды. Галина Семёновна, проходя, бросила: «Алёна, не забудь пакеты вынести, а то тараканы сбегутся». Ни «спасибо», ни «хорошо потрудилась». Я кивнула, но внутри всё переворачивалось. Почему я тут за Золушку? Разве мои труды и любовь к Диме — пустой звук?
Долго ворочалась ночью. Вспоминала, как выбирала ту шаль, как развешивала шарики, как верила, что она смягчится. А она просто растоптала мои надежды, показав моё место. Чувствую себя лишней в этой квартире, где правят бал только Дима и его мать. Её самодовольное хвастовство — как пощёчина. Хотела стать семьёй, а стала невидимой обслугой.
Утром попыталась говорить с Димой. «Твоя мать публично унизила меня, — прошептала я. — Мой подарок даже не открыла. Так больше не могу». Он пожал плечами: «Лена, она всегда такая. Главное — мы любим друг друга». Но слова не грели. Как мириться с тем, что моё достоинство — тряпка? Соседка Нина Ивановна, узнав, наставила: «Детка, дай отпор, а то заездит». Но страшно — вдруг настроит сына против меня?
Теперь стою на перепутье. Молчать, сохраняя видимость мира? Или открыто бороться за уважение, рискуя семьёй? Галина Семёновна продолжает вести себя, будто я — мебель, а Дима не замечает моего горя. Люблю его, но обида разъедает душу. Этот юбилей должен был нас сблизить, а стал моментом прозрения: в этом доме мне никогда не быть своей. Сердце ноет от несправедливости, но хватит ли смелости потребовать того, чего заслуживаю?
**Жизнь учит: терпеть унижение — значит терять себя. Иногда молчание дороже обходится, чем честный разговор.**
