С самого детства в Ульяне жило странное предчувствие, будто их род отмечен печатью. Прабабка схоронила мужа в блокаду, бабка — в шахте под Воркутой, отец сбежал от матери, когда та носила её под сердцем. И хоть Ульяна грезила о простом женском счастье — чтоб дети смеялись, чтоб муж был опорой, чтоб дом пах пирогами — где-то в глубине души ждала удара судьбы.

Мужа она встретила на ткацкой фабрике в Иваново. Он работал в ремонтном цеху, она — за станком. Знакомство их было будничным: обед в столовой, пару слов, потом — роспись в загсе без лишних церемоний. Сыграли скромную свадьбу, переехали в её хрущёвку на окраине. Жили втроём: она, он и невидимая грань между ними, которую предстояло переступить.

Родился первый сынок, потом второй. Мать Ульяны вскоре отдала Богу душу. И осталась она одна. Совсем одна. Двое пацанят, смены у станка, стирка в тазу, очереди в поликлинику. Муж будто растворился — появлялся только переодеться да поесть. Позже узнала: завёл шашни с лаборанткой из смены. Даже не скрывался — просто жил в другом измерении.

— Подумай хоть о детях… — прошептала как-то Ульяна, впервые решившись заикнуться.

В ответ — молчание. Ни раскаяния, ни слов, ни ухода.

Она продолжала варить ему борщ, гладить рубахи, будто ничего не случилось. Но когда снова заикнулась, он скривился:

— Ты годна только полы мыть да щи хлебать. Жалкая кухарка.

А потом ушёл. Просто вечером собрал узелок. Сыновья, притихшие на диване, смотрели, как отец швыряет в мать оскорбления и исчезает в подъезде, не оставив ни копейки, ни сожаления.

Ночью Ульяна рыдала в подушку, днём — держалась. Пацаны стали её смыслом. Жила ради них. Отвергала все ухаживания, убеждённая, что ничего путного не выйдет. Но судьба приготовила сюрприз…

Они столкнулись у витрины «Мелодии». Ульяна уронила пластинку Высоцкого, а он поднял.

— Донести сумки? — предложил.

— Нет, спасибо…

— Тогда я сам решу, — усмехнулся и взял авоськи.

Так она познакомилась с Геной. Он был не такой, как все. Говорил медленно, ходил чуть вразвалочку. Но в глазах — искренность до мурашек.

Оказалось, он вернулся с Афгана. Жена сбежала, пока он в госпитале загипсованный лежал. С тех пор жил отшельником, подрабатывал таксистом, никого к себе не подпускал. Но Ульяна… Ульяна его зацепила.

Стал захаживать. Сначала просто держал ведро, когда она мыла лестничную клетку, потом приносил чебуреки из ларька, потом — веточки сирени. А однажды — сделал предложение.

— Вы с пацанами стали мне роднёй. Спроси у них — если не против, хочу быть вашим.

Ульяна поговорила с сыновьями. Старший, Витёк, посмотрел серьёзно:

— Наш батя нас кинул. Было бы круто, если бы появился новый. Настоящий.

Так началась другая жизнь. Гена оказался душевным, тёплым, надёжным. Гонял с пацанами в футбол, объяснял задачи, ходил на родительские собрания. С ним дети хохотали так, как никогда не смеялись с родным отцом.

Шли годы. Витёк поступил в ПТУ, завёл девчонку, советовался с Геной, как с родным. Как-то вечером раздался стук. Ульяна открыла — и обомлела. На пороге стоял её бывший.

— Ошибочка вышла, — пробормотал он. — Давай по-новой.

— Катись отсюда! — неожиданно рявкнул Витёк, вставая рядом с матерью.

— Ты че, падла?! — взбеленился отец.

— Не смей так с моим сыном, — тихо, но железно проговорил Гена, выдвигаясь вперёд.

— Вали, мы тебя не звали, — крикнул младшенький, Петька. — И нахрен не сдался!

Он подскочил к двери, вытолкнул отца и захлопнул. Ульяна смотрела на своих мужчин — родных и обретённых. Трое стеной стояли за неё. Её опора. Её крепость.

И она впервые за долгие годы поняла: да, вот оно, счастье. И больше ничего не надо.