— Послушай, Андрей! — голос Светланы дрожал, но был твёрд, как берёзовый сук. — Я уезжаю к бабушке в село. И, знаешь что? Может, навсегда!
Мужчина остолбенел. Попытался возразить, но она уже не слушала. Достала с антресоли старый чемодан и стала бросать в него вещи — будто выкорчёвывала из жизни всё, что связывало её с этим домом. Толстовку, джинсы, блузки — всё летело внутрь, будто спасалось от пожара.
Прошла неделя. В деревне воздух был другим — свежим, честным до слёз. Телефон Светланы гудел от звонков и сообщений Андрея, но она молчала. Лишь раз ответила коротко: «Мне надо разобраться. Не звони». И однажды, выйдя утром на крыльцо, увидела у порога коробку…
…Год назад она не поверила бы, что вот так окажется здесь — в родном селе, у бабушкиной избы, босиком на прохладной земле, с чувством, будто впервые за долгие годы дышит полной грудью.
Андрей всегда решал за неё. Её мысли, мечты, слова — всё тонуло в его «так надо», «ты должна», «не выдумывай». Когда он привёз свою мать жить к ним — не спросил. А когда Светлана собралась к бабушке, взорвался: «Твоё место — рядом с мужем!»
А бабушка… Та самая, что подняла её, когда мать исчезла, бросив ребёнка со словами: «Вернусь скоро». Та, что ночами гладила её по волосам и пела тихие колыбельные. Которая оставалась, когда все остальные уходили.
…В поезде, увозящем её из душного города, Светлана смотрела в окно, а перед глазами вставали картины: бабушка печёт блины, читает сказки, целует в макушку. И тогда, впервые за долгие годы, Светлана поняла — она хочет домой. По-настоящему.
Когда подошла к дому, сердце колотилось. Но вот — знакомый силуэт у калитки. Хрупкая, но несгибаемая, с тростью в руке, бабушка.
— Светик… — прошептала она, и в этом слове было всё: прощение, нежность, надежда.
Светлана осталась в селе. Ухаживала за бабушкой, варила борщ, мыла полы, сажала георгины. И с каждым днём чувствовала, как внутри неё оживает что-то давно забытое. То, что годами давили. Свобода. Воля. Любовь к себе.
Однажды бабушка, вытерев руки о фартук, принесла на крыльцо старую коробку.
— Это от деда, — сказала она. — Он любил рисовать в свободное время.
Внутри — кисти, краски, холсты. Светлана взяла одну кисть, провела по ладони. Глаза затуманились. Она ведь мечтала стать художницей. Когда же забыла?
С тех пор она писала. Сначала робко, потом — с жаром. Поля, лица, избу. Первый портрет посвятила бабушке — такой, какая она была: добрая, мудрая, настоящая.
Андрей звонил всё реже. Потом написал: «Вернись. Я всё понял». Она прочитала и стёрла.
А через полгода в сельском клубе открылась её первая выставка. Центром был портрет Аграфены Ивановны — женщины, которая дала Светлане не просто кров, а право быть собой.
На выставку пришёл Иван — местный учитель. Смотрел на её работы, как на чудо. И когда подошёл, чтобы сказать, что влюбился, Светлана впервые не испугалась.
— Я не вернулась, бабуль, — шептала она, сидя вечером у могилы Аграфены Ивановны. — Я осталась. Здесь. С тобой. С собой.
Ветер донёс запах пирогов с вишней, и она улыбнулась сквозь слёзы — так пахнет дом. Так пахнет любовь. Так пахнет свобода.
