Тень семейного раздора
Вся наша родня отвернулась от меня и брата, когда полгода назад мы решили отвезти отца в пансионат для пожилых в Нижнем Новгороде.
Родственники назвали нас чёрствыми эгоистами, будто мы выбросили родного человека, как старый хлам. Но мы знали: там ему комфортнее, там он под присмотром. Однако этот выбор разорвал наше сердце и расколол семью.
Я, Светлана, и мой брат Артём давно живём отдельно. У нас свои семьи: у Артёма жена и двое детей, у меня муж и дочь. Мы всегда помогали родителям, навещали их, а дети гостили летом на их даче под Нижним. Но годы берут своё, и родители старели.
Между отцом и матерью была большая разница — почти двадцать лет. Отцу, Владимиру, сейчас восемьдесят три. Пока мама была жива, он держался бодрячком. Никто не верил, что он в таком возрасте. Но три года назад мама умерла, и отец осиротел. Это сломало его.
Он стал другим. Перестал за собой следить, забывал пить таблетки. Его характер испортился — в плохие дни он кричал, чтобы мы уходили, и не пускал нас в дом. Однажды мы едва не выбили дверь: два дня он не отвечал, а соседи его не видели.
Мы с Артёмом всегда договаривались и делили заботу пополам. Его жена и мой муж тоже помогали. Мы надеялись, что отец оправится, займётся внуками, огородом, но становилось только хуже.
Полгода назад он начал говорить странное. Будто мама вышла в магазин или сидит на кухне. Путал годы, называл нас маленькими, хотя мы давно взрослые. Врачи поставили диагноз — возрастные изменения. Таблетки лишь замедляли болезнь, но не лечили.
Мы с братом решили, что отец переедет ко мне. Артём обещал помогать деньгами. Но отец отказался наотрез. Однажды он так разозлился, что мы вызвали скорую — чуть не случился приступ. Врачи сказали не нервировать его, и мы отступили.
Но отец слабел. После инсульта он еле двигал рукой и хромал. Хуже всего — начал уходить из дома и теряться. Соседи находили его в соседних дворах, растерянного, не помнящего, где он. Это стало опасно.
Ухаживать за человеком в здравом уме — одно, но жить с тем, кто может в любой момент пропасть, — другое. Мы с Артёмом начали искать пансионат с круглосуточным уходом.
Выбор дался тяжело. Объехали с десяток мест, читали отзывы, говорили с персоналом. В итоге нашли хороший вариант — уютный дом под городом, с врачами, прогулками в саду, бассейном и даже шахматным кружком. Дорого, но ради отца мы готовы были на всё.
Когда перевезли его, первое время навещали каждый день. К нашему удивлению, отец ожил. Перестал путаться, мог подолгу разговаривать, завёл друзей, с которыми играл в шахматы и смотрел советские фильмы. Говорил, что ему там хорошо.
Мы вздохнули свободнее. Отец пил лекарства, был под контролем, не рисковал потеряться. Мы сделали всё для его безопасности. Но родня этого не поняла.
Родственники накинулись на нас с упрёками. Решили, что мы бросили отца в каком-то убогом приюте. Особенно злилась тётя Люда, его младшая сестра. Её слова резали, как нож: «Предали отца! Сдали, как старую мебель!» Её злость заразила остальных, и скоро мы стали для них чужими.
Мы пытались объяснить: показывали фото пансионата, рассказывали об уходе, передавали его слова о том, как ему там спокойно. Но никто не слушал. Тётя Люда кричала, что мы бессердечные, что отец страдает в неволе.
В какой-то момент мы махнули рукой. Пусть думают, что хотят. Мы с Артёмом знаем правду: отец в порядке, он улыбается, играет в шахматы, а не блуждает один в ночи. Его покой и безопасность — главное.
Но каждый раз, когда я вижу его, сердце сжимается. Мы спасли отца, но лишились семьи. И эта боль, кажется, останется навсегда.
