Моя мать сделала из меня человека, который не умел любить себя — и лишь встреча с одной женщиной изменила всё.
Меня зовут Дмитрий. Мне тридцать пять. Родился и вырос в Ярославле. Мать воспитывала меня одна — отец исчез, едва я появился на свет. Детство запомнилось вечным напряжением, тревогой и попытками заслужить её похвалу.
Она была красивой, но холодной, вечно сидела на диетах, бегала на фитнес и обсуждала свои морщины перед зеркалом. Себя ненавидела — а значит, и меня тоже.
Я никогда не соответствовал её ожиданиям. Ни в учёбе, ни в спорте, ни во внешности. Мать контролировала каждый мой приём пищи, взвешивала меня с детсада, запрещала конфеты и хлеб, заставляла бегать, хотя мне больше нравилось лепить из пластилина или читать сказки. Она говорила: «Будешь толстым — никто тебя не полюбит».
Так я и вырос — замкнутым, одиноким, убеждённым, что недостоин чужой симпатии. В юности мечтал о девушках, но боялся подойти. Решил: раз уж не быть любимым, стану хотя бы идеальным. Качался до боли в мышцах, морил себя голодом, бегал до изнеможения. Моё тело стало доспехами, за которыми я прятался.
Позже женщины начали обращать на меня внимание, но внутри оставался тот самый испуганный мальчик. Отношения длились недолго — я не умел доверять. Пока однажды не случилась авария. На трассе лопнуло колесо, машину выбросило в кювет. Очнулся в больнице со сломанной ногой и перебитой рукой. Контроль над жизнью рассыпался.
Моим реабилитологом стала Анна Владимировна — женщина лет тридцати, строгая, но какая-то… добрая. Она смотрела не на карту пациента, а на меня. Видела, что внутри я давно сломлен.
Сперва отмалчивался. Но её вопросы были такими простыми, а голос таким тёплым, что я начал говорить. О матери, о вечном страхе не угодить, о девушках, которых терял. Она слушала. Иногда говорила: «Ты достоин любви просто потому, что живёшь».
Эти слова разбивали лёд в груди. Мы встречались каждый день. И я ждал этих минут. Не как лечения — а как единственного места, где мне было спокойно.
Я влюбился. Безмолвно, без признаний. Просто радовался, когда она заходила в палату. Иногда говорили о книгах, иногда — о жизни. Когда она уехала на конференцию, я почувствовал, будто мир опустел.
Мы переписывались. Она отвечала тепло, но сдержанно. Не знал, есть ли у неё кто-то, но понимал: это всё, что у меня есть. После её возвращения я набрался смелости — пригласил на кофе. Она вздохнула и сказала:
— Дмитрий, ты мне дорог. Но я не могу встречаться с пациентом. Это против правил.
Я всё понял. Поблагодарил. Ушёл. Да, плакал. Впервые за годы. Не из-за отказа — а потому что наконец почувствовал себя живым.
Сейчас я снова хожу. Без костылей. Хожу в зал не для кубиков на прессе, а чтобы быть крепче. И если встречу Анну снова — приглашу на тот самый кофе. Но уже не как больной. А как человек, который научился не голодать ни телом, ни душой.
