Мне и в страшном сне не могло привидеться, что я окажусь матерью предателя. Моему сыну Дмитрию было тридцать три, когда он разрушил свою семью. Он был женат на Светлане — кроткой, заботливой женщине, с которой прожил десять лет. У них подрастали двойняшки, едва научившиеся ползать, когда я заметила: Дима стал пропадать. Задерживался на «радиостанции», где работал, отвечал односложно, словно боялся проговориться.
Правда всплыла, как нефть в сибирской тундре — у него была любовница. Пока Света ночами качала детей, стирала пелёнки и варила борщ, мой сын — мой кровь от крови — тайком встречался с этой девчонкой. Когда та поставила условие — или я, или она — он даже не задумался. Бросил жену с младенцами. Просто вышел и не вернулся.
Света осталась одна. До сих пор стоит перед глазами: стоит на пороге моей хоты в Новосибирске, прижимает к груди двух малышей, под глазами — синяки от бессонницы. Не плачет — словно все слёзы уже выплакала. Моё сердце сжалось, как кулак. Неужели я вырастила того, кто способен на такое? Сказала ему тогда: не смей приводить ко мне эту шипучку. Не думай, что счастье строится на чьих-то слезах.
Он не услышал. Через год сделал предложение Алине. Я не пошла на свадьбу. Мне было стыдно перед подругами, перед соседями. А он? Сиял на фотографиях, будто не оставил за спиной разрушенный дом.
Теперь они с Алиной снимают квартиру в Екатеринбурге, растят общего ребёнка. Да, технически это мой внук… но я не чувствую его своим. Все мои настоящие внуки — Светины. Вижу, как она из последних сил тянет лямку: работа, дети, кредиты. Прихожу, помогаю — то суп сварю, то с ребятишками посижу. Она зовёт меня мамой. А у меня внутри — ледяная глыба: как так вышло, что самая светлая душа оказалась никому не нужной?
Светлана не хочет новых отношений. Говорила ей — ты же молодая, глаза, как у сибирской лани… Но она до сих пор живёт с той болью. А я… я просто рядом. Встречаем Рождество, Новый год. Дети смеются, обнимают меня, лепят снеговика. В этот раз звали и Димку — но он отказался, потому что я не пустила Алину. И знаете, я не жалею. Не могу делить хлеб с той, кто разбила семью.
Самое страшное — он даже не позвонил. Ни мне, ни детям. Будто испарился. А ведь я носила его под сердцем, растила, лечила от ангины… Теперь понимаю: потеряла его не тогда, когда умру — а в этом темном переулке его предательства.
Иногда тётка говорит: «Он одумался, хочет вернуться». А я думаю: вернулся бы, если б Алина его не выставила? Или так бы и жил, как жил? Почему я должна забыть? Почему должна слушать, как он оправдывается усталостью, кризисом, «она меня не понимала»?
Нельзя. Просто нельзя. Может, и простила бы… если б пришёл на коленях, если б осознал. Но его молчание — ответ. Он не видит вины. А я не могу смотреть на него, не вспоминая, как Света билась в истерике у меня на кухне. Как двойняшки спрашивали: «Бабушка, а папа нас забыл?». Как ночами сквозь стену доносились её рыдания. Он не «ошибся». Он уничтожил три души. Возможно, навсегда.
Не знаю, изменится ли что-то. Может, лет через десять Димка прозреет. Может, захочет вернуть хоть крупицу доверия. Но сейчас… он чужой. Я не злюсь. Но моего сына больше нет.
