**Завещание**
Серафима сильно занемогла. Ноги перестали слушаться, голова болела всё чаще, сердце колотилось, как испуганная птица. А потом и руки ослабли — даже полведра воды нести стало не по силам. В районной больнице ей поставили диагноз: гипертония и сердечная недостаточность. Выписали кучу таблеток и тонометр — теперь без них ни шагу.
«Вот так напасть! — думала она. — Откуда всё взялось? Всю жизнь работала, не зная усталости, а теперь…»
Вспомнились слова врачей:
«Побольше отдыхайте, избегайте нагрузок, гуляйте на свежем воздухе…»
«Легко им говорить! — усмехнулась Серафима. — Видно, деревенской жизни, не знали. А у меня овцы, огород, дрова… Всё на мне. И помочь некому — чужим-то не до меня, у своих дел хватает.»
Муж её, Лаврентий, умер пять лет назад — тихо, во сне.
«Мужская жизнь, видно, короче, — размышляла Серафима. — Видно, женщине Богом дано терпеть больше. Лаврентий хоть до семидесяти дожил, а теперь, видимо, и мой срок подходит.»
Горько и страшно было осознавать, что жизнь клонится к закату.
«Пока человек в силах — живёт, а как немощь придёт — одна мука, — покачала она головой. — Как же быть-то теперь?»
Вопрос был не праздный. Три дочери, которых они с мужем растили, жили отдельно. Две — в городе, в деревню заглядывали редко, да и то по своим делам, а не проведать мать. Каждый их приезд нарушал покой Серафимы. Старшая, Вера, всё твердила о дачниках:
«Мам, почему дом пустует? Места тут — загляденье! Речка, поля, простор! Я знакомых найду — деньги лишними не бывают.»
«Чего ж сама не приедешь отдохнуть?»
«Мам, ну ты же знаешь — мой Сергей на море любит.»
Серафима знала. Была у них разок — больше не захотела. Сергей был скряга, жадность так и лезла из него. Конечно, семье это шло на пользу: квартира обустроена, дочь медиком стала. Но все плюсы меркли, когда она вспоминала, как он допекал Веру:
«Почём мясо купила? Дешевле не нашла? К чему пирожные? Деньги на ветер! Так мы свой дом никогда не построим!»
«Серёж, зачем нам дом? И так живём неплохо.»
«Молчи! Чем мы хуже других? Докажу этим выскочкам, что мы не лыком шиты!»
Вера замолкала — спорить было бесполезно. Единственное, на что Сергей не скупился, — поездки на море, и то лишь ради того, чтобы «нос утереть» соседям.
«Зачем искать добра от добра? — вздыхала Серафима. — Живи в радость, цени, что есть. Зависть — плохое чувство, оно человека съедает.»
Жаль было дочь, которая всё больше походила на мужа. «С кем поведёшься…» И дачники эти — неспроста. Однажды в городе Серафима случайно услышала, как Сергей говорил Вере:
«Уговори мать продать дом. Крепкий, под дачу — самое то. Я покупателя найду. Нам доля достанется…»
«А мать куда?»
«У неё ж ещё две дочери есть.»
С тех пор Серафима к ним не ездила и разговоры о дачниках терпеть не могла.
Средняя, Надежда, была полной противоположностью сестре. Мать и её дела её не интересовали. Приезжала в деревню «себя показать» — ходила по двору в «бикини», за что сельчане прозвали её «блатной». В огороде сорвёт ягодку, похрустит редиской, а сорняк вырвать — ни за что: «маникюр жалко». В последний раз наведалась после третьего развода — «душу успокоить».
«В кого она такая? — удивлялась Серафима. — Первый муж — золото, и Колька в него уродился. А ей с порядочными скучно!»
Двух последующих мужей она не видела и судить не бралась. Жаль было внука — мешал Надежде «личную жизнь устраивать». В итоге его забрал отец, женившийся на доброй женщине, Галине.
Колька каждое лето гостил в деревне. После смерти деда с ним стал приезжать и отец. Деловитый, с золотыми руками, он всё успевал: и сено заготовить, и дом подлатать. А главное — Колька во всём ему помогал. Серафима радовалась, глядя на них.
После четвёртого класса внук поступил в суворовское училище — с детства мечтал о военной карьере. Писал бабушке письма, та отвечала, гордясь им.
Младшая, Люба, была отрадой Серафимы. Жила в соседнем селе с мужем Артёмом — оба работящие, душевные. С сёстрами не общалась — не могла простить их чёрствости. Часто навещала мать, прижималась к ней, как в детстве, и подолгу молча сидела, наслаждаясь тишиной.
После смерти Лаврентия Люба не раз звала мать к себе. Та отказывалась, пока была в силах. Но теперь болезнь диктовала своё — одной оставаться было опасно.
Серафима понимала: уезжать надо, но сердце не принимало расставания с домом. Представляя заколоченные окна, пустоту, она содрогалась — словно предавала родные стены.
К сентябрю, когда зарядили холодные дожди, решение созрело. Перед отъездом Серафима сходила на могилу к мужу:
«Вот и я, Лавруша. Видно, последний раз. Заболела я… Поживу ещё немного у Любки. А дом ей оставлю — она одна настоящая дочь. Вера с Надей даже не знают, что я завещание написала. Пусть жизнь их рассудит.»
Люба поехала за матерью в воскресенье. Думали, та передумала — окна не заколочены.
«Степан присмотрит, — успокоила Люба мужа. — Ему можно верить.»
Серафима лежала на кровати лицом к стене. Вещи не собраны. На столе — стопка старых фотографий и завещание.
Люба дотронулась до матери — та не шелохнулась. Рука безвольно упала…
Хоронили Серафиму рядом с Лаврентием. Вера приехала с мужем — тот заранее прикидывал, сколько можно выручить за дом. О завещании не знали.
После поминок Люба положила на стол документ и вышла. В комнате стояла тишина.
Сестры уехали молча. На обороте завещания было написано:
*«Спасибо тебе, Любушка. Ты одна — настоящая дочь. Пусть сёстры когда-нибудь прозреют. Не дай Бог, чтобы их дети так же к ним относились.»*
ТишинаКолька, вернувшись из училища, первым делом навестил бабушкин дом, теперь пустующий, но всё такой же родной и тёплый в его памяти.
