**День, когда треснула тишина**
Алевтина впервые заметила, как давно не смеялась, когда из её рук выскользнула кружка. Она не разбилась — просто покатилась под стол, глухо стукнув, будто выключили радио в пустой квартире. Казалось бы, ерунда, но этот звук врезался в неё, как напоминание о чём-то пустом внутри. Не о боли, не о страхе — именно о пустоте. Она стояла босиком на холодном линолеуме, в заношенном халате, с неубранными волосами, в которых путались одни и те же мысли. И пыталась вспомнить, когда последний раз чувствовала себя по-настоящему — не на автомате, а живой. Не получилось.
За окном — ранний март, слякоть, серость, промозглый ветер. Остатки снега жались к бордюрам, как старые фотографии в забытом альбоме. На балконе простыни, развешанные вчера, трепыхались на ветру, будто пытались сорваться и улететь. В квартире пахло пылью, вареньем из облепихи и застоявшейся усталостью. Свет от лампы казался тусклым, словно и он утратил интерес ко всему. Время тянулось, как заезженная пластинка.
Алевтина жила одна. После того, как ушёл Дмитрий, снаружи ничего не поменялось, а внутри — обрушилось. Он не кричал, не хлопал дверью. Просто в один день собрал чемодан, обнял её легко, как знакомую, и сказал: «Ты справишься. У тебя получится». И ушёл. Она стояла у подъезда и смотрела, как он удаляется. Ни слёз, ни истерик. Как будто это происходило не с ней, а в каком-то чужом сне. Только сердце стучало странно — тихо, но с надсадиной. А потом и оно затихло.
Работа осталась. И сослуживцы. И утренний кофе из автомата, и отчёты, и бесконечные совещания. Но всё это скользило мимо, будто она смотрела кино с плохим переводом. Она существовала по инерции, словно её жизнь играла другая женщина — собранная, пунктуальная, удобная. А настоящая Алевтина наблюдала изнутри и молчала. Без сил, без желаний.
А потом — эта проклятая кружка. Не разбилась. Просто замерла на полу. И в этом была какая-то издёвка: даже предметы теперь боялись громких окончаний. Всё вокруг будто сговорилось молчать и тянуть.
Через пару дней Алевтина села на электричку. Без цели. Просто до конечной. Пуговица на её пальто болталась на нитке, волосы были собраны кое-как, но ей было всё равно. Она взяла с собой термос и сборник Ахматовой, но так и не открыла ни того, ни другого. Просто смотрела в окно. За стеклом мелькали поля, покосившиеся дачи, ржавые остановки. Всё казалось выцветшим. И вдруг — ярко-красный платок на заборе, трепещущий на ветру. Маленькое упрямство против всеобщей серости. Алевтина запомнила его. Не могла не запомнить.
На конечной она вышла. Не спеша, будто проверяя себя. Купила пирожок с капустой у бабушки в валенках, та кряхтела: «Кушай, девочка, с пылу с жару». И это слово «девочка» вдруг кольнуло где-то внутри. Алевтина села на скамейку у пустого перрона, ела, смотИ тогда она поняла, что тишина — это не пустота, а просто пауза перед новой мелодией жизни.
