**Дневник. Судьба, которая расколола наш дом…**
Вернулись с Павлом в Пермь после поездки в деревню, где отмечали юбилей его отца. У меня на душе было тяжело, как всегда после этих визитов. Вечные застолья, косые взгляды родни, чувство, будто я здесь лишняя. Павел молчал, но, кажется, давно смирился. Дома я сразу засуетилась с ужином, а он поехал за детьми к моим родителям. Вернулся через час с Соней и Тимой, но лицо у него было будто каменное. Сердце ёкнуло: «Что случилось?» — спросила я, чуя беду. «Беда, Лада… Большая», — прошептал он, доставая телефон. Сообщение от его матери. Прочла — и мир перевернулся.
Мы с Павлом поженились восемь лет назад. Я, юрист, познакомилась с ним в Перми, когда он, отучившись в политехе, решил остаться в городе. Его семья жила в деревне в сотне километров. Старший брат, Денис, обосновался там, женился на Насте, построил дом и растил троих: двух девочек-подростков, Катю и Дашу, и семилетнего Ваню. Приезжая к ним, Денис вечно подкалывал: «Ну что, Павел, когда догонишь? Я дом поставил, троих вырастил, а ты в Ладиной квартире ютишься, как приживал!» Настя тоже свысока цокала: «Юрист, бумажки перебирает, а я в сельсовете главбух, хозяйство веду, детей поднимаю!»
Эти поездки были пыткой. Свекровь, Валентина Петровна, перед каждым праздником названивала: «Привози внуков!» Иногда я оставляла Соню и Тиму у родителей, лишь бы не тащить их по убитым дорогам. В этот раз ездили вдвоём — и не зря. Метель замела трассу, обратный путь занял в два раза дольше. Дома нас ждал удар.
Павел вернулся с детьми и новостью, от которой похолодела. Его мать звонила: Денис и Настя разбились в аварии. Трое детей остались сиротами. Вопрос встал ребром: что делать с Катей, Дашей и Ваней? Родня собралась, но никто не хотел брать подростков и малыша. Павел, потупившись, выдавил: «Лада, родители просят, чтобы мы их забрали».
Я онемела: «Ты о чём? У нас своих двое, двушка! Я не собираюсь нянчить чужих детей!» — «Какие чужие? Это мои племянники!» — загорячился он. «Твои, не мои! Вся ваша родня, а свалили на нас? Ни за что!» — голос дрожал от ярости.
Павел не отступал: «Родителям за шестьдесят, им не отдадут. У Насти сестра, Таня, но она в общежитии на ферме живёт, зарплата копеечная. Мы — последний шанс». Я взорвалась: «Шанс для кого? Для твоих? Меня вообще спросили? Я не хочу пятерых! Нам тесно даже вчетвером!»
Тогда он предложил обмен: мои родители живут в трёшке — заселимся туда, а им отдадим нашу квартиру. «Девочки в одной комнате, мальчики в другой, мы в третьей». Я едва не задохнулась: «Опять твоя мать чужим распоряжается! Помнишь, как мои декретные на ваши нужды пустила? Нет и ещё раз нет!»
Неделю меня осаждали звонками. «Сирот бросить — совести нет!» — писала тётя. «Детдом? Ты монстр!» — кричала двоюродная. «Как тебе не стыдно?» — внушала свекровь. Сначала пыталась оправдываться, потом просто выключила телефон.
В субботу приехала Валентина Петровна. Осмотрев квартиру, заявила: «Тесно, но выход есть. Переезжайте в дом Дениса. Четыре комнаты, огород. Павла устроим в сельсовет, а ты хозяйством займёшься — куры, картошка. Детям раздолье». Я сжала кулаки: «Я юрист, а не доярка! Павел — инженер, не тракторист! А Соню из лицея в сельскую школу перевести? Её рояль в хлев поставим? Нет!»
Павел прошептал: «Детей в детдом нельзя…» — «Родни у вас тьма! Бездетные дяди, тёти с выросшими детьми! Почему всё на нас?» Свекровь уехала, но через день Павел огорошил:
«Таня согласна взять детей, но ей не отдадут из-за зарплаты. Мама предложила… развестись с тобой и жениться на Тане. На время. Оформлю опеку, потом вернусь». Голос перехватило: «Ты рехнулся? Одинокой женщине закон не запрещает брать детей! Они получат пенсию, а ты готов семью предать?»
Он не слушал. Развёлся, женился на Тане, забрал племянников. Я сменила замки, собрала его вещи. Когда он пришёл, оправдывался: «Лада, это формальность!» Ледяным голосом ответила: «Ты женат. Предал нас. Соня всё поняла, Тима тоже поймёт. Вещи в коридоре. Уходи».
Он перебрался в деревню. Пару раз приезжал к детям, но Соня отворачивалась. После четвёртой попытки перестал приходить. Иногда, глядя на пустую вешалку, где висела его куртка, я чувствую странное облегчение. Семья сохранилась, но шрам от его предательства — навсегда.
