Банка варенья, которую забыли на полке
Сперва её просто не стало. Женщина с пятого этажа — Валентина Семёновна. Невысокая, худая, вечно в выцветшем плаще с единственной пуговицей и сетчатым авоськой в руках. На сумке красовался логотип соседнего гастронома, а в глазах — усталость, которую не скрыть даже крепким сном. Шагала быстро, будто куда-то спешила, хотя, по правде, торопиться ей было некуда. Всегда одна, в любую погоду. Иногда задерживалась у подъезда с сигаретой — затягивалась жадно, но торопливо, словно боялась выдать что-то лишнее. И когда она пропала, никто не обратил внимания. Может, простудилась. Может, к родне уехала. Или, как бывало с другими, затеяла переезд и живёт пока у знакомых. В панельных хрущёвках таких историй — не счесть. Лишь скамейка у парадной, где она любила сидеть, осталась пустой. Крохотная трещина в буднях, которую никто не заметил.
Кроме Игоря. Он только въехал — развод, суды, дочь осталась с бывшей. Работу сократили. Всё рухнуло за один сезон. И в новом доме всё казалось чужим — от скрипящего лифта до соседей, которые смотрели сквозь него. И только Валентина — та смотрела прямо в глаза. Иногда подсовывала ему записки: «У вас снова свет горит». Или «Посылку вам оставили у меня». А однажды протянула банку варенья — «лишняя, возьмите». Он открыл — вкус был странный, будто ягоды собрали слишком рано. Варенье отдавало горечью. Но он доел. То ли из вежливости, то ли потому, что впервые за долгие месяцы кто-то проявил к нему хоть каплю участия. После этого он стал прислушиваться к шагам за стеной. Ждал их. Удивительно, как быстро чужое одиночество становится частью твоего дня.
Через пару недель он почувствовал запах. Тонкий, но неправильный. Тот, от которого хочется распахнуть окно даже в лютый мороз. Постучал к ней. Тишина. Выждал день. Позвонил. Ни ответа, ни привета. Вызвал участкового. Дверь вскрыли.
Она лежала в прихожей, выронив авоську — картошка рассыпалась по полу. Похоже, оступилась. Врачи развели руками: сердце. Или давление. И никого — ни звонков, ни записок, ни цветов.
Игорь потом неделями не мог избавиться от этого запаха. Это был не запах тлена. Это было одиночество. Оно пахло пылью на забытых книгах и воздухом, в котором больше не звучали шаги. В комнате всё лежало аккуратно: подписанные журналы, вымытые чашки, подоконник с геранью. У каждого цветка — табличка с датой посадки. Как будто она жила в спектакле, где зрителей не было. И никто её не искал. Ни родня. Ни соседи. Лишь Игорь написал заявление в ЖЭК. Один на весь квартал.
Прошло полгода. Он начал просыпаться среди ночи. Мысли приходили обрывками, без начала и конца, оставляя чувство, будто он что-то не досмотрел. Курил на балконе, глядя на тёмное окно её квартиры. Оно было чёрным, как занавес после финального акта. Но однажды там зажегся свет.
Он поднялся. Постучал. Уже хотел уходить — как вдруг дверь приоткрылась. На пороге стояла молодая женщина. Каштановые волосы, тонкие пальцы, глаза — почти такие же. Смотрела не на него, а вглубь квартиры. В прошлое.
— Я племянница, — сказала. — Валентина Семёновна была моей тётей. Разбираю её вещи. Хотите войти?
Он переступил порог. Всё изменилось — обои, запах, мебель. Но воздух… воздух всё ещё хранил отголНо в углу, на верхней полке шкафа, стояла та самая банка варенья — немой свидетель того, что одиночество не всегда означает забвение.
