Банка варенья, которой не ждали
Сначала она просто исчезла. Та женщина с пятого этажа — Валентина Семёновна. Сдержанная, тонкая, вечно в выцветшем плаще с единственной пуговицей и с авоськой из «Пятёрочки» в руках. В глазах — усталость, которую не скрыть даже сном. Шагала быстро, будто вечно куда-то спешила, хотя на самом деле спешить ей было некуда. Всегда одна, в любую погоду. Иногда стояла у подъезда с сигаретой — затягивалась резко, будто боялась, что дым выдаст её мысли. А потом её не стало — и никто не заметил. Может, простудилась. Может, к сестре в Пермь уехала. Или, как бывало с другими, затеяла переезд и теперь ночует у подруги. В хрущёвках таких историй — не счесть. Только скамейка, на которой она сидела, оставалась пустой. Маленькая трещина в обыденности, которую никто не замечал.
Кроме Сергея. Он только переехал — развод, суды, дочь осталась с женой. Работу потерял. Всё рухнуло за один октябрь. В новом доме всё казалось чужим — от скрипящего лифта до соседей, которые смотрели сквозь него. И только Валентина Семёновна — она смотрела прямо в глаза. Иногда подсовывала ему под дверь записки: «У вас снова счётчик громко тикает». Или «Почтальон оставил вам квитанцию, я подобрала». А однажды протянула банку варенья — «лишняя, некуда девать». Открыл — вкус был какой-то странный, будто из ягод, собранных слишком рано. Варенье горчило. Но он доел. То ли из вежливости, то ли потому, что впервые за долгое время кто-то проявил к нему участие. С тех пор он начал прислушиваться к шагам за стеной. Ждал их. Как быстро человек привыкает к чужому присутствию?
Через две недели он уловил запах. Едва заметный, но тревожный. Тот, от которого хочется распахнуть окно даже в лютый февраль. Постучал к ней. Тишина. Подождал день. Позвонил. Ни ответа. Вызвал участкового. Дверь вскрыли.
Она лежала в прихожей, рассыпав из авоськи картошку по линолеуму. Похоже, оступилась. Врач развёл руками: сердце. Или инсульт. Ни звонков, ни записок, ни слёз — никого.
Сергей потом долго не мог отделаться от этого запаха. Это был не запах смерти. Это был запах одиночества. Он пах пылью, воздухом, в котором больше не слышно дыхания. В комнате всё было убрано: аккуратные книги, чистая посуда, подоконник с кактусами в горшках. У каждого — бумажная табличка с названием. Как будто она жила в театре, где зрителей не было. И никто её не искал. Ни родня. Ни соседи. Только Сергей написал заявление в ЖЭК. Один на весь квартал.
Прошло три месяца. Он начал просыпаться среди ночи. Мысли приходили обрывками, как будто что-то важное ускользнуло. Курил у окна, глядя на тёмное стекло её квартиры. Оно было чёрным, как занавес после спектакля. Но однажды там зажёгся свет.
Он поднялся. Постучал. Уже хотел уходить — дверь открылась. На пороге стояла молодая женщина. Русые волосы, тонкие запястья, глаза — точно такие же. Смотрела не на него, а куда-то внутрь. В квартиру. В прошлое.
— Я племянница, — сказала. — Валентина Семёновна была моей тётей. Разбираю вещи. Зайдёте?
Он вошёл. Всё изменилось — запах, обои, занавески. Но воздух… воздух всё ещё пах вареньем. И одиночеством. Её звали Анной. Приехала из Калуги. Рассказала, что не виделись годами — поругались из-за пустяка. А потом увидела объявление и поняла — не успела. Вещей почти не осталось: коробки, фотографии, книги. И старый альбом с марками. Она держала его на коленях, проводя пальцами по обложке. Как будто искала там прощение.
Разговорились. Сергей предложил помочь с переездом. Потом — чай. Она задержалась на неделю. Потом на две. Сняла комнату неподалёку. Они стали встречаться. Без пафоса. Без страсти. Просто — тихо. Он снова устроился на работу, она торговала антиквариатом. Съездили вместе в Сочи. Потом — в Калугу.
А однажды он нашёл банку варенья. На антресолях. Без надписи. Такую же. Варенье снова горчило. Он ел его молча. Без хлеба, без чая. Просто ложка за ложкой. Это было — про неё. Про Валентину Семёновну. Про её тихую доброту. Про то, как можно исчезнуть, но не стать пустотой. Как можно остаться — в банке варенья. В запахе. В памяти.
Некоторые люди приходят не для того, чтобы остаться. А чтобы напомнить тебе — ты ещё жив. И когда ты сам забыл, кто ты, они постучатся. Не в дверь. В сердце.
Иногда он всё ещё поднимался к её двери. Просто постоять. Просто вспомнить. Просто — быть. Иногда с цветами. Иногда — с вареньем. И этого хватало.
