Возвращение к себе
Сегодня я впервые за долгие годы прошёл по той самой улице, где когда-то начиналась моя жизнь. Узкая, с выщербленным асфальтом дорожка будто вынырнула из далёкого детства, когда я, босоногий и беззаботный, носился по ней, пытаясь обогнать закат. Дома стояли, как и прежде, тесно прижавшись друг к другу, словно грелись под одним одеялом. Облупившаяся краска, скрипучие ступени, знакомый запах сырости из подвалов и едва уловимый аромат хозяйственного мыла — ничего не изменилось. Будто время здесь остановилось.
Я замер у дома №7. Сердце сжалось — то ли от воспоминаний, то ли от тревоги. Подъезд встретил меня полутьмой и тёплым запахом свежего хлеба. Или это память играла со мной? На третьем этаже, за дверью квартиры 24, я когда-то впервые поцеловал Алису Сорокину — неловко, испуганно, с дрожью в руках. Нам тогда было шестнадцать, и казалось, что вся жизнь впереди — длинная, как сибирская магистраль, где за каждым поворотом ждёт что-то новое.
Поднимаясь по лестнице, я провёл рукой по перилам, на которых когда-то оставили зарубки наши детские перочинные ножи. Дверь в квартиру теперь другая — металлическая, чужая. Те, кто живут там сейчас, наверное, даже не догадываются, что когда-то здесь звучали смех, споры за ужином, а в гостиной ставили спектакли из штор и гирлянд. Теперь в моём прошлом живут другие люди. И вряд ли они знают, что в маленькой комнате у балкона я когда-то мечтал стать космонавтом. Или хотя бы научиться парить во сне.
Я хотел постучать. Просто так. Спросить, остались ли старые игрушки на антресолях или тот самый альбом с фотографиями за шкафом. Но передумал. Эта дверь больше не моя. Она ведёт в чужую жизнь, где мне нет места.
У подъезда на бордюре сидела девочка. В руках она сжимала потрёпанного плюшевого волчонка с пришитым красной ниткой ухом.
— Дядя, вы заблудились? — спросила она, не поднимая глаз.
Я усмехнулся, но в горле стоял ком.
— Может быть. А может, как раз нашёл то, что искал.
Девочка кивнула с серьёзностью не по годам:
— Здесь все что-то ищут. А потом забывают, зачем пришли.
Пошёл дождь — тёплый, летний, пахнущий мокрым асфальтом и тополиным пухом. Такой же, как в детстве, когда мы бегали под ливнем без зонтов, смеясь и ловя капли ртом. Я шагнул под этот дождь, будто под очищающие струи. Воздух был густым от влаги и знакомых запахов. Я шёл медленно — мимо магазинчика «У тёти Гали», где с бабушкой покупал пряники, мимо школы, у забора которой впервые вступился за друга и понял, что боль за другого бывает сильнее собственной.
На углу всё так же стоял старый киоск, только теперь разрисованный граффити. Изнутри пахло жареным мясом. Я взял шаурму — как в юности, когда счастье было простым: тёплая лепёшка, острый соус и ни одной тяжёлой мысли. Сегодня я съел её на скамейке под липой, глядя, как дождь стекает с листьев, будто сама память плачет — тихо и без сожалений.
Люди спешили мимо, уткнувшись в телефоны или прячась под зонтами. Никто не узнал меня, не окликнул. И в этом была свобода. Я мог быть любым. И от этого — собой.
Достал из кармана потрёпанный блокнот. На первой странице — слова, написанные когда-то с юношеской дерзостью: «Вернусь, когда пойму, зачем». Тогда я думал, что вернусь победителем, с деньгами, славой. А теперь понял: я пришёл, чтобы отпустить.
Не за ответами. Не за прежними победами. И не за тем, чтобы что-то вернуть. Я пришёл попрощаться с тем мальчишкой, который верил, что время можно остановить. С тем, кто мечтал навсегда остаться во дворе, где всегда лето, мяч и запах скошенной травы.
Я встал со скамейки. Капли больше не казались холодными. Они смывали с меня последние следы страха, боли и тоски. Выбросил обёртку — не просто мусор, а символ пройденного пути. Развернулся и пошёл — не оглядываясь. Шаг за шагом. Легко. С тишиной внутри, в которой больше не было боли.
И каждый шаг теперь был новым. Не из прошлого — к себе.
