**Лестница в никуда**
Раньше его никто не тревожил в такую рань. А уж тем более его — Игоря Валерьевича Морозова, участкового терапевта с тридцатью годами стажа, привыкшего к железному распорядку: каждый день начинался ровно в 7:15 — кружка крепкого чая, свежая газета, неспешная прогулка до поликлиники. Всё шло как по маслу, точнее, как часы в Кремле. Но не в этот раз. В 5:42 — час, когда даже Москва ещё посапывала, укутанная в густую тишину, — зазвонил телефон, резкий, как скрип несмазанной двери.
Он поднялся, сбросил одеяло, наощупь натянул халат и взял трубку, не зажигая света.
— Да?
— Это Татьяна Петровна… Из шестнадцатой квартиры… Вы, наверное, меня не помните… Мой сосед — Дмитрий… Он… он, кажется, мёртв.
Голос дрожал, словно плёнка старого магнитофона, доигрывающая последнюю песню. В словах не было паники — только растерянность и страх, будто всё это неправда, а тяжёлый сон, от которого не проснуться.
— Вызывайте скорую, — сказал Игорь Валерьевич, уже зная, что, скорее всего, поздно.
— Я боюсь туда идти одна… Он в подвале. Говорил, что свет там гаснет в шесть. Просил позвать именно вас…
Он замолчал. Дышал тяжело, будто перед дверью палаты, где уже не лечат, а просто ждут. Он знал: сейчас начнётся то, чему не учили ни в меде, ни в жизни.
— Он сказал: если услышу скрежет — это конец… — прошептала она.
И тогда врач понял: спать больше не придётся.
Через сорок минут он стоял у старой пятиэтажки на окраине Подольска. Дом будто согнулся под тяжестью лет: облупившаяся краска, потёртые окна, мёртвая тишина. Татьяна Петровна встретила его в лёгком халате, накинутом на ночную рубашку, руки спрятаны в рукава, глаза опущены.
— Вчера он говорил, будто из подвала «кто-то зовёт». Я думала, бредит… А ночью… крик. Скрежет. Потом — тишина…
Она шептала, словно боялась, что стены подслушают. Игорь Валерьевич кивнул. Без лишних слов.
Подвал был с заднего двора. Разбитые ступени, ржавая дверь без замка, скрипящая на ветру. Он зажал фонарик, стиснул зубы. Спустился.
Там пахло сыростью, затхлостью, будто это место давно забыли. Свет мигнул и погас. Он включил фонарик. Луч выхватил ящики, паутину, старый диван и… человека.
Мужчина сидел на корточках, лицом к стене. Пальто расстёгнуто, руки безвольно лежали на коленях. Игорь подошёл ближе. Сердце стучало как барабан.
— Дмитрий?
Тишина. Только когда он подошёл вплотную, плечи того дёрнулись.
— Я слышу их, — прошептал мужчина. Голос был чужим, словно говорил кто-то другой, спрятавшийся внутри.
— Кого?
— Тех, кто остался… Под нами. Они шепчут. Они помнят. Ждут. Они знают про всех…
Он повернул голову. Его глаза были пустыми, как потухшие лампочки. Игорь положил руку на плечо. Тот не шелохнулся.
— Уже поздно, — тихо сказал Дмитрий. — Я открою им.
И тут — из глубины подвала — раздался скрежет. Долгий. Металлический. Пронзительный. И Игорь Валерьевич услышал его. Он дрожал. Не от страха — от понимания, что такое не выбросить из памяти.
Скорая приехала через пятнадцать минут. Дмитрия нашли у стены — без сознания, но живого. Диагноз — острый психоз на фоне депрессии, усугублённый чувством вины. Дежурный врач написал заключение на автомате, не вдаваясь в подробности. Никто не спросил, что именно слышал человек под лестницей.
Игорь не пошёл домой. Он сел у входа в подвал. Закурил — впервые за двадцать лет. Медленно затягивался, будто вдыхал чужое горе. Он думал не только о Дмитрии. Он думал о себе. О том, как с годами в каждом из нас вырастает лестница вниз. Иногда она узкая, еле заметная. Иногда — широкая и крутая. Главное — без перил.
И о том, как важно, чтобы в самый тёмный момент рядом оказался кто-то, кто спустится следом. Не спасать. Просто быть рядом. Чтобы скрежет не звучал в одиночку.
Он потушил окурок. Вышел на улицу. Утро было серым, но в этой серости уже теплился свет. И Игорь Валерьевич понял: сегодня он нужен. Хоть кому-то. Хоть себе.
