Голубые письма из прошлого
Когда Дмитрий нашел письмо в почтовом ящике, он сразу понял — это не квитанция, не уведомление от управляющей компании и уж точно не спам. Конверт был плотный, матово-голубой, с потёртыми уголками и едва уловимым ароматом прошлого. Бумага напоминала страницы старой книги, забытой на антресолях. На обороте — всего две буквы: «М.К.». Почерк изящный, слегка наклонённый, будто писал человек, знающий цену каждому слову.
Он не распечатал его сразу. Поднялся в квартиру, положил конверт на стол, минут десять сидел, потом встал, заварил чай, вымыл чашку до блеска, вытер кухонным полотенцем. В голове крутилось: «Кто сейчас пишет письма?» Тем более — ему. И уж тем более — вот так.
Когда он развернул листок, сложенный вдвое, воздух в комнате словно сгустился. Бумага была тонкой, чуть пожелтевшей, с лёгким запахом чернил и чего-то неуловимого — будто из другого времени. Текст был краток, но в этих словах было больше, чем в сотнях разговоров:
«Дмитрий. Мне приснился тот день на вокзале. Ты стоял с рюкзаком, я — с билетом. Я тогда не уехала. Не смогла. А ты уже ушёл. Всё осталось. Всё — голубым. Если ты это читаешь, значит, меня уже нет. А письма — мои остались. В доме у старого моста. Они — твои. М.К.»
Он прочёл раз, потом ещё. Потом ходил по комнате, будто искал ответ в пустых углах. В груди дрогнуло что-то — не страх, а давно забытая боль, такая же острая, как в детстве, когда падаешь с велосипеда. Это была Марина. Его Марина. Та, что закатывала глаза, слушая попсу, но знала наизусть всех Бродского. Та, чья чёлка вечно падала на глаза. Он помнил её — до последней веснушки.
Пятнадцать лет назад они проводили вместе каждое лето. Марина жила в старом доме на краю деревни Заречье, у моста через реку. У неё был пёс — огромный лохматый Барс, который спал у её ног, как верный часовой. Летом они катались на лодке, пили чай с мёдом и говорили о пустяках, которые вдруг становились важнее всего на свете. Она слушала его, даже когда он молчал. А он любил каждую её паузу.
Он помнил тот день на вокзале в Твери. Было уже холодно, листья прилипали к асфальту, Марина стояла в потёртом коричневом пальто. Он сказал: «Ты уезжаешь», и она кивнула. Губы дрогнули, но слов не нашлось. Он развернулся и ушёл. И всё внутри стало голубым. Теперь он знал, как это называется.
Дом стоял на месте, только покосился, ставни закрыты, на крыльце — мох, на перилах — облупившаяся краска. Но калитка открылась, как тогда. Ключ — под кирпичом у сирени. И это было как удар — будто всё это время его ждали. Внутри пахло травами, пылью и… ею. Воздух будто узнал его.
На стене висела карта с булавками. К каждой — записка. «Ты был здесь». Или дата. Или просто — «Ждала». В шкафу, за выцветшим пледом, он нашёл коробку. В ней — пачки писем. Все — на голубой бумаге. Голубыми чернилами. С голубыми полями. Будто их писали в сумерках, в надежде, что их когда-нибудь прочтут.
Он сел на пол. Начал читать. Ком в горле рос. Письма были ей. Её голос звучал в каждой строке. «Дмитрий. Сегодня вспоминала, как ты смеёшься.» — «Дмитрий, ты снова приснился. Проснулась в слезах.» — «Дмитрий, злюсь на тебя за то, что ушёл первым. Но всё равно люблю.» Одно письмо было разорвано и склеено. Внизу — «Прости».
Он остался в доме до утра. Зажёг свечу, слушал, как скрипят половицы. На рассвете вышел на крыльцо с коробкой в руках. Смотрел на реку. Она была тиха, как письмо, пришедшее слишком поздно. Он не знал, зачем Марина хранила их. Может — верила, что он вернётся. Он вернулся.
Через день он увёз письма в Санкт-Петербург. Держал коробку на коленях в электричке, боясь упустить. Вечером заварил чай, разложил письма на столе. Купил альбом — голубой, тканевый, как старая тетрадь. Вложил письма в файлы. Одно за другим. Подписал: «М.К. — 2003–2008».
А потом, спустя годы, впервые написал стихи. От руки. Голубыми чернилами. В них не было слов «любовь» или «навсегда». Была просто правда.
Он вложил лист в конверт. Написал адрес, которого больше не существовало. Отправил. Просто так. Чтобы поставить точку. Или начать сначала.
Иногда письма приходят слишком поздно. Но иногда — именно тогда, когда ты готов их прочесть. Даже если отвечать уже некому.
