Тихое утро
В тот день, когда Дмитрий Петрович Соколов потерял слух, мир не исчез. Он просто замер.
Автобус резко затормозил на перекрестке Первомайской и Ленина. Люди шарахнулись вперед, кто-то ахнул, но для Дмитрия это был немой спектакль. Сумка с хлебом и молоком шлепнулась на пол, бутылка звонко стукнулась об металлический поручень — но звука не было. Только губы кассирши в магазине двигались, как у рыбы за стеклом аквариума.
«Пройдет», — подумал он, выходя на улицу. Не прошло.
Больница, белые халаты, аппараты с мерцающими лампочками. Врач, избегая взгляда, сказал: «Двусторонняя нейросенсорная глухота. Без причины. Шансов нет».
Ему было сорок пять. Юрист из провинциальной Воронежской конторы. Вся жизнь — слова: допросы, прения, телефонные переговоры. Его уважали за острый язык, за умение вогнать оппонента в угол одним вопросом. Теперь язык стал бесполезен.
Первый месяц он запирался в квартире на улице Мира. Не из страха — из невозможности объяснить продавщице в «Пятерочке», какой сыр ему нужен. Из-за бесконечных «чего-чего?» в почтовом отделении, когда пытался узнать про посылку. Даже часы на кухне, подаренные тестем, тикали беззвучно.
Потом мир перевернулся.
Он заметил, как дрожит рука у жены Галины, когда она наливает чай. Как соседка по лестничной клетке кусает губу, прежде чем попросить помочь с сумками. Он начал видеть то, что раньше тонуло в гомоне: страх в подрагивающих веках, ложь в слишком быстром моргании.
Он выучил язык жестов. Сначала по потрепанному учебнику из областной библиотеки, потом — с сурдопереводчицей Татьяной, бывшей актрисой из местного ТЮЗа. Путал «спасибо» и «извините», злился, но не бросал.
А еще в тишине зазвучало прошлое. Голос отца, читавшего ему в детстве «Тимура и его команду» хрипловатым басом после третьей рюмки. Смех младшей сестры Ольги, погибшей под колесами пьяного водителя в девяностых — звонкий, с хрипотцой на высоких нотах. Они жили в нем, эти голоса, будто ждали, когда внешний шум умолкнет.
Через полгода он пришел в суд. Не как защитник — просто наблюдатель. Сидел на последней скамье, записывал жесты судьи: как тот почесывает переносицу перед неприятным вопросом, как присяжные переглядываются, когда свидетель врет.
— Вы… Соколов? — молодой прокурор в дешевом пиджаке загородил ему выход.
Дмитрий достал блокнот: «Да. Глухой. Консультирую письменно».
Через месяц к нему пришел первый клиент — старушка, которую обманули с квартирой. Потом второй, третий. Его анализы дел стали ценить за то, что он «слышал» не слова, а то, что между ними.
Дома Галина научилась «говорить» прикосновениями: короткое сжатие руки — «я тебя понимаю», легкий толчок плечом — «посмотри на закат».
Мир не стал тише. Он стал… четче. Без слов, но с тысячью других смыслов.
Дмитрий Соколов больше не слышал гудков машин на воронежских улицах. Зато теперь он знал, как звучит тишина перед рассветом, когда даже воробьи еще спят. И этот звук был громче всего, что он слышал раньше.
