— Катюша! К матери приехала? — раздался голос с балкона второго этажа.
Екатерина подняла глаза. Над ней улыбалась Нина Семёновна, соседка, знакомая ей ещё с детства.
— Да, зашла к маме. Как ваши дела? — вежливо ответила Катя.
— Спасибо, ничего. Но поговори с ней, родная, серьёзно поговори… Совсем твоя мать отбилась от рук после развода.
Катя сжала зубы. Ей было неприятно, когда посторонние обсуждали её семью с таким пренебрежением.
— Сегодня утром выглянула в окно — она из такси выходит! Без пяти шесть, вся нарядная, волосы распущенные, густы накрашены. И, прости, явно выпивши. В её-то годы! Соседи шепчутся, мне за неё неудобно. А ведь зря Николая выгнала, мужик-то был неплохой, ошибся, но не смертельно. Разводиться после пятидесяти — кому это нужно?
Екатерина промолчала. Сжала губы и поднялась по лестнице.
Полгода назад её мать, Татьяна Ивановна, подала на развод. Отец изменил. Для Кати это стало ударом — не столько из-за измены, сколько из-за того, что мама не простила. Они прожили с отцом двадцать пять лет. Бывало трудно, но всегда держались вместе. И вдруг — точка. Чемодан, заявление, штамп в паспорте.
Но больше всего Катю потрясло поведение матери после. Вместо траура — салоны красоты. Вместо бабушкиных кофточек — облегающие платья. Вместо вечеров у телевизора — рестораны, танцы, путешествия, концерты, фото в соцсетях с бокалом вина и счастливой улыбкой.
Кате было неловко. Через два месяца её свадьба, встречи с роднёй жениха. Как объяснять, что её мать может явиться на торжество в коротком платье и с розовой прядью в волосах?
Она открыла дверь своим ключом. В квартире пахло духами, кофе и восточными благовониями. Мама вышла с кухни — в лёгком халате, с яркой помадой и новой стрижкой. Она выглядела… счастливой. И это бесило.
— Дочка! — улыбнулась Татьяна. — Вот не ожидала! Заходи, как раз пирожки достала.
— Мам, нам нужно поговорить.
— Ой, опять?
— Нина Семёновна сказала, что ты под утро вернулась. Из такси. И пьяная.
— Господи, ну и что? Ну погуляла. Теперь мне из дома не выходить?
— Мам, тебе пятьдесят два.
— И что? Мне в гроб ложиться?
Катя стиснула кулаки.
— Ты не думаешь, что ведёшь себя… ну, не по возрасту?
Татьяна молча посмотрела на неё. Потом достала чашки и налила чай.
— Я не обязана жить по чьим-то правилам. Да, я не девочка, но я живая. У меня есть желания. И я устала быть только матерью, женой, домохозяйкой. Теперь я просто женщина, которая хочет пожить.
— Но ты же моя мать! — не выдержала Катя. — А ведёшь себя, как подросток! Что скажут родственники Виталия? Как я объясню, что моя мать шатается по клубам?
— Не объясняй. Не зови меня на свадьбу, если стыдно. Только запомни: я не обязана спрашивать у тебя разрешения быть собой.
Катя закрыла лицо руками.
— Раньше ты была другой… спокойной, домашней. А теперь будто с цепи сорвалась.
— А ты не думала, что я просто терпела? Ради вас. Ради семьи. А теперь хочу пожить для себя. У меня больше нет времени ждать. Хочу чувствовать, танцевать, смеяться. И если кто-то осуждает — пусть попробует прожить мою жизнь.
Они долго молчали. У Кати комом вставало в горле. Слёзы подступали, но она сдержалась.
Вечером она рассказала всё Виталию. Тот выслушал, покачал головой.
— А мне твоя мама нравится. Не стала жалеть себя, не превратилась в тень. Она ожила. Имеет право. Ты просто не привыкла видеть её не в роли прислуги.
— Может, ты и прав…
Через неделю Катя сама позвонила матери.
— Мам, привет. Нашла классное место с живой музыкой. Пойдём?
— Ты? Со мной? — удивилась Татьяна.
— Да. Я хочу попробовать понять тебя.
— Тогда не удивляйся, если домой вернёмся на рассвете.
— Только без перебора, ладно?
— Договорились. И… спасибо, дочка.
В ту ночь они смеялись до слёз, пели под гитару, ели чизкейк в четыре утра. Катя впервые увидела в маме не только родителя — а женщину. Ту, которая столько лет жила для других, а теперь — наконец-то — живёт для себя.
