**Дневник. Сегодня видел маму.**
— Оленька! К маме приехала? — окликнули сверху.
Ольга подняла голову. На балконе второго этажа стояла Наталья Семёновна, соседка, помнившая её ещё с пелёнок.
— Да, наведалась. Как ваши дела? — вежливо кивнула Оля.
— Живу, родная, спасибо… Но поговори с матерью, а? Совсем с катушек слетела после развода.
Ольга сжала зубы. Противно, когда чужие люди разбирают твою семью, будто спектакль у них на кухне.
— Утром гляжу — из такси выходит! Шесть утра, волосы растрёпаны, каблуки, веки накрашены… И, прости Господи, с перегаром. В её-то годы! Соседи пальцем тычут, а мне за неё стыдно. И зачем Николая-то выгнала? Мужик работящий был, просто споткнулся. Ну кому в пятьдесят лет разводы нужны?
Ольга промолчала, закусила губу и пошла вверх по лестнице.
Полгода назад её мать, Анна Игоревна, развелась с отцом. Он изменил. Но шоком стала не измена — а то, что мама не простила. Они прожили вместе двадцать шесть лет. Было всякое, но держались. А теперь — чемодан, заявление, штамп в паспорте.
Но настоящим ударом оказалось её поведение после. Вместо чёрного платья — стразы и декольте. Вместо кухонных посиделок — караоке до утра. Вместо постных щей — суши с саке и селфи в «ВКонтакте» с искрящимися глазами.
Ольге было неловко. Свадьба через месяц, надо знакомить родню жениха. Как объяснять, что её мать может явиться в леопардовом платье и с розовым ирокезом?
Дверь открыла своим ключом. В квартире пахло духами, кофе и ещё чем-то сладким. Мать вышла с кухни — в шёлковом халате, с маникюром «под рубин» и новой стрижкой каре. Она выглядела… счастливой. И это бесило.
— Дочка! — рассмеялась Анна. — Какая неожиданность! Заходи, только пирог с вишней достала.
— Мам, нам надо поговорить.
— Ой, опять?
— Наталья Семёновна говорит, ты ночью приезжала. На такси. Пьяная.
— Боже, ну вот, опять эти бабьи пересуды. Да, была в клубе. Да, повеселилась. Мне теперь в монастырь идти?
— Мам, тебе пятьдесят три.
— Ну и что? Гробовщика ждать?
Ольга сглотнула ком в горле.
— Тебе не кажется, что ты ведёшь себя… ну, как девочка?
Анна молча поставила чайник на стол.
— Я не обязана умирать заживо. Мне не шестнадцать, конечно, но я ещё дышу. У меня есть мечты. Я тридцать лет была женой, матерью, кухонной рабыней. А теперь — просто женщина.
— Но ты же моя мать! — вырвалось у Ольги. — А ведёшь себя, как студентка! Что скажут родители Игоря?
— Ничего не скажут. Не зови меня на свадьбу, если стыдно. Но я не буду извиняться за то, что живу.
Ольга закрыла лицо руками.
— Раньше ты была другой… тихой, скромной.
— А ты не думала, что я просто задыхалась? Ради вас. Ради «семейного очага». А теперь хочу пожить ради себя. Моя жизнь не бесконечна. Хочу чувствовать, смеяться, ошибаться. И если кому-то не нравится — пусть попробуют прожить мои годы.
Они сидели в тишине. Ольга сжимала кружку так, что пальцы побелели.
Вечером она рассказала всё Игорю. Тот выслушал, усмехнулся.
— А мне твоя мать нравится. Не сломалась, не сгинула в жалости к себе. Ожила. Имеет право. Ты просто не видела её вне роли домохозяйки.
— Может, ты прав…
Через неделю Ольга сама позвонила.
— Мам, привет. Нашла классный джаз-клуб. Пошли?
— Ты? Со мной? — не поверила Анна.
— Да. Хочу понять тебя.
— Тогда не жалуйся, если вернёмся на рассвете.
— Только без перебора, ладно?
— Договорились. И… спасибо, родная.
В ту ночь они пели «Клён» хором, ели грузинские хачапури в пять утра и хохотали до слёз. Ольга впервые разглядела в матери не просто родителя — а человека. Того, кто тридцать лет жил для других, а теперь — наконец — для себя.
**Вывод дня:** Иногда «эгоизм» — это просто глоток воздуха после полувека в маске.
