Свекровь с сахарными речами да с ядом в глазах: как я разглядела скрытого врага в родне
Имя мне — Арина, и два года я женой человека, которого некогда считала своим счастьем. Но вскоре поняла: выходишь замуж не только за супруга, а за всю его родню — и особенно за мать его. Вот где начинается подлинная драма, о которой не расскажешь в свадебных клятвах.
Ирина Петровна — так зовут мою свекровь. Женщина, что улыбается даже тогда, когда произносит самые гадкие слова. Никогда не кричит, не хлопает дверьми, не закатывает сцен. Но каждое её слово — будто тонкий нож, вонзённый с притворной нежностью, с изяществом светской дамы.
— Аришенька, я ведь не слепой кот. Вижу же, что транжиришь ты деньги. Платье для свадьбы шили на заказ, да? Конечно, мой сынок за всё заплатил. Так что подаренные вам купюры я лучше придержу. Тебе доверять — всё равно что ветру золото сыпать, — произнесла она как-то раз, наливая чай и улыбаясь так, словно говорила любезность.
Сперва я пыталась сблизиться. Звонила, звала в гости, помогала по хозяйству, стряпала её любимые пироги. Думала: просто она осторожная, нужно время, чтобы привыкла. Ошиблась. Её ледяная вежливость — это была тактика. Её сладкие речи — оружие. Её ласковый тон — маска.
Моя мать, Татьяна Семёновна, совсем иная. Прямолинейная, горячая, может вспылить, но никогда не промолчит. Когда я жаловалась, что свекровь ко мне несправедлива, мама лишь отмахивалась:
— Да радуйся! Моя мне так душу вытряхивала, что соседи крестились. А твоя хоть тихоня!
Но всё переменилось, когда Ирина Петровна завела разговор о совместной жизни.
— Буду помогать, — говорила она. — А то одна ты тут… заскучаешь.
Я вежливо, но твёрдо отказала. И тут увидела её истинное лицо.
— Пожалеешь, голубушка, — прошептала она с той же сладкой улыбкой. — Ты не понимаешь, с кем связалась.
Когда Алексей вернулся из командировки, он даже не взглянул на меня.
— Мама сказала, ты её оскорбила. Выгнала. А она лишь хотела добра…
— Алёша, ты серьёзно? Она мечтала контролировать меня, жить у нас, всем заправлять! А теперь выставляет меня злодейкой?
Он молчал. Колебался. Смотрел в сторону. Тогда мама сказала:
— Дочка, носи с собой диктофон. Мир не без хитрюг, и ты не будь простушкой.
Так я и сделала. И когда в следующий раз Алексей уехал, Ирина Петровна снова пожаловала.
— Ну что, сколько ещё с него вытянешь? Отдавай деньги. Младшему сыну помогать надо. А ты тут царицей разлеглась. Если не отдашь — устрою такой скандал, что Алёша сам твои вещи соберёт.
И всё это — шёпотом, с улыбкой. Будто сахарком посыпает, а не угрозами кидается.
Я молчала. Но записывала.
Когда Алексей вернулся, начались те же упрёки. Я не спорила. Просто достала диктофон.
Он слушал, бледнея. Потом поднял на меня глаза и прошептал:
— Я не знал… Прости.
С тех пор с Ириной Петровной мы не видимся. Ни на праздниках, ни на семейных сборищах. Алексей сам ей не звонит. Она всё разрушила. Пусть теперь живёт среди своих зеркал да ядовитых шёпотов.
А мама как-то навестила свою свекровь — мою бабушку, уже старую и брюзгливую, и обняла её:
— Любимая моя ворчунья! Спасибо, что всегда говорила прямо. Больно, зато честно.
— Не льсти, Танька, — отмахнулась бабушка. — Но внучку ты вырастила с умом. Свекровей ставить на место — это моя наука. Не осрамила.
И я, улыбаясь, поняла: порой лучше крик, чем сладкая ложь. Потому что с открытым врагом хоть знаешь, как защищаться. А с улыбающейся змеёй — только диктофон спасёт.
