Свекровь с медом на устах и ядом в сердце: как я разгадала тихую войну в семье
Меня зовут Светлана, и вот уже два года я замужем за человеком, которого когда-то считала своей судьбой. Но, как выяснилось, замуж выходишь не только за мужа, но и за всю его родню — особенно за маму. И тут начинается спектакль, о котором в ЗАГСе скромно умолчали.
Алевтина Петровна — моя свекровь. Женщина, которая улыбается, даже когда произносит гадости. Никогда не кричит, не хлопает дверьми, не устраивает сцен. Зато каждое её слово — как булавка, воткнутая с изяществом, будто она не домохозяйка из Подольска, а потомственная графиня.
— Светочка, я же вижу, какая ты транжира. Платье на свадьбу — индивидуальный пошив, да? Конечно, мой сынок оплатил. Так что деньги, которые вам подарили, я лучше приберу. Тебе их доверять — всё равно что коту сметану на хранение оставить, — произнесла она однажды, наливая чай и улыбаясь, будто говорила мне что-то приятное.
Сначала я пыталась подружиться. Звонила, предлагала встретиться, мыла полы в её квартире, готовила её любимый селедочный салат. Думала: «Она просто осторожная, ей надо время». Ошибалась. Её ледяная вежливость — это тактика. Её гостеприимство — оружие. Её нежный голос — маска.
Моя мама, Тамара Игоревна, из другого теста. Она горячая, как самовар, может накричать, но никогда не будет шептать гадости за спиной. Когда я жаловалась, что свекровь ко мне придирается, мама только смеялась:
— Да радуйся! Моя мне так мозги пудрила, что соседи вызывали милицию. А твоя хоть в тихую играет!
Но всё изменилось, когда Алевтина Петровна заявила, что хочет переехать к нам.
— Помогу вам, — сказала она сладким голосом. — А то ты одна тут… скучать будешь.
Я вежливо, но твердо отказалась. И тут увидела её истинное лицо.
— Пожалеешь, родная, — прошептала она всё с той же сахарной улыбкой. — Ты даже не представляешь, с кем связалась.
Когда Игорь вернулся из командировки, он даже не посмотрел на меня.
— Мама сказала, ты её оскорбила. Выгнала. А она хотела только помочь…
— Игорь, ты серьёзно? Она хотела контролировать нашу жизнь! А теперь делает из меня монстра?
Он молчал. Колебался. Смотрел в сторону. Тогда мама дала совет:
— Дочь, купи диктофон. Дураков много, а ты не будь в их числе.
Так я и поступила. И когда Игорь снова уехал, Алевтина Петровна явилась с визитом.
— Ну что, сколько ещё будешь с него тянуть? Отдавай деньги. Моему младшему на квартиру копим. А ты тут, как княгиня, разлеглась. Если не отдашь — устрою такой скандал, что Игорь сам твои вещи на улицу выбросит.
И всё это — шёпотом, с улыбкой. Будто не угрозы сыплет, а рецепт пирога делится.
Я молчала. И записывала.
Когда Игорь вернулся, началось то же самое: обвинения, упрёки. Я не спорила. Просто достала диктофон.
Он слушал, бледнея. Потом поднял на меня глаза и выдохнул:
— Я не знал… Прости.
С тех пор мы с Алевтиной Петровной не общаемся. Совсем. Ни в праздники, ни в обычные дни. Игорь сам ей не звонит. Она всё разрушила. И теперь пусть живёт в своём мирке, среди зеркал и отравленных намёков.
А моя мама как-то пришла к своей свекрови — моей бабке, вечной ворчунье, и обняла её:
— Любимая моя буркало! Спасибо, что всегда режешь правду-матку. Пусть и в лоб, зато честно.
— Не придумывай, Томка, — отмахнулась бабка. — Но внучку ты вырастила крепкой. Уметь свекровей ставить на место — это наше родовое. Не подкачала.
И я, улыбаясь, поняла — иногда лучше громкий скандал, чем сладкая ложь. Потому что с явным врагом хоть знаешь, как бороться. А с улыбающейся змеёй — только техника поможет.
