Я стояла на краю, но не от усталости — привыкла не спать ночами и прятать слёзы. Не от одиночества — мужа не стало шесть лет назад, и с тех пор в доме лишь голоса сыновей. Но теперь мне страшно: рушится всё, что я сберегла последними силами.

Зовут меня Татьяна Ивановна. Старший сын Дмитрий — студент, ему девятнадцать, учится в университете. Младший, Алёшка, во втором классе. Живём втроём в тесной двушке. Вернее, не живём — боремся. Я тяну всё: школу, учёбу, быт, счета. Работаю с утра до ночи — днём в конторе, вечером подрабатываю, в выходные стирка да уборка. Помогают только старики-родители, пенсионеры, да и то гроши. Каждый рубль на счету, каждая обувь — как подвиг.

Дмитрий стал чужим. Заперся в комнате, повесил замок. Выходит только поесть. Ни разу тарелку не убрал, ни разу в уборке не помог. На замечания огрызается, на просьбы — молчит, смотрит, будто я ему не мать.

Но хуже всего было, когда он вдруг заявил:
— Мам, я женюсь. И жить будем здесь.

Сначала подумала — шутит. Вгляделась в лицо — нет, серьёзно. Решил.

— Ты в своём уме? — вырвалось у меня. — Ни гроша за душой, работать не хочешь! Где жить собрались? Где Кате спать? Где нам?

А он стоял, как каменный. Холодный, чужой.

— У меня комната есть. Хватит.

— Я тебе запрещаю!

— Ты не вправе. Я взрослый. Женюсь, когда и на ком хочу.

Плакала той ночью горше, чем на похоронах мужа. Потому что боль была предательской: отдала ему всё, а он даже не спросил: «Мам, как ты?»

Через пару дней в его комнате щёлкнул замок. Потом он привёл Катю — ту, с которой решил связать жизнь. Посмотрела я на неё — милая, но растерянная. Такая же, как он: ветер в голове, безответственность.

— Кормить вас не буду, Димка! — крикнула я. — У меня нет сил! У нас с Алёшкой один диван на двоих!

— Не надо, — ответил он равнодушно. — У деда попрошу. А Катю родители поддержат.

Не выдержала. Позвонила её родителям. И что же? Они ничего не знали. Ни о свадьбе, ни о жизни под одной крышей. Примчались в тот же вечер, увели Катю за руку. А она кричала, что я жизнь ей сломала. Через три дня вернулась. С чемоданом. И осталась.

Теперь живут у нас. Питаются отдельно — не спрашиваю, на какие деньги. Может, дед помогает, может, она что продаёт. Страшно подумать. Я больше не лезу. Нет сил.

Мы с Алёшкой по-прежнему на одном диване. Сын с «женой» — за запертой дверью. Вечерами сижу на кухне и думаю: неужели я потеряла своего Димку? Где тот мальчик, что ромашки мне дарил и кричал: «Мамочка, люблю тебя»?

Иногда слышу, как они смеются в комнате. А мне плакать хочется. Потому что это не радость. Это издевка надо мной.

Что делать? Выгнать? Но как? Он же мой сын. Мой… и в то же время чужой.

Не знаю, сколько ещё выдержу. Каждый вечер засыпаю с одной мыслью: «Господи, пусть это будет лишь дурным сном…»