— Ты, слышь, Людмила, не ори. Забирай Надю к себе. Ну невмоготу мне больше, понимаешь? И с детишками управляться, и за ней смотреть. Она же, как полено, лежит. Кто виноват-то? Я, что ли? Ты там совсем крышкой поехала? Нет?
А меня скоро то же самое ждёт. За ребятишками пригляди, по хозяйству управись, да ещё и Надю на руках носи. Ну и что, что она справлялась, а мне уже сил нет! Да не бросаю я её, просто пускай у тебя поживёт немного. Нет у меня няньки и не было! Задолбала ты уже, на себя-то посмотри. Не возьмёшь — ей-богу, в больницу сдам, либо сам туда лягу! — бушевал в трубку Николай.
Когда после долгой перепалки Людмила наконец согласилась взять сестру к себе, Николай перекрестился. Он любил жену, но эти полгода после её удара показались ему вечностью. Дочке Кате семь, Семёну четыре — малые ещё. Какая от них помощь? А тут ещё Надя. Говорить не может, только мычит невнятно. И плачет. Постоянно. Когда дети подходят, когда он её кормит. Однажды даже пошутил: «Чего соль переводить, вон она у тебя со слезами выходит!» — Надя шутки не поняла, ещё больше расстроилась. Отвернулась, и есть перестала. Он тогда со злости чашку с супом об стену швырнул и вышел.
После разговора с Людмилой в душе зарябило что-то тяжёлое, липкое. К нему примешался стыд. Николай чувствовал, что с каждым словом предавал жену. Но иначе не мог. Был на краю.
Вечером, когда дети уснули, а Надя лежала с закрытыми глазами, он вышел во двор. Огляделся — темно. В деревне рано спать ложатся, на запевалах вставать. Только у соседа, у деда Митрия, в окне свет мерцал. Николай прислушался — в избе тихо. И твёрдо шагнул к старику.
— Вот так, дед Митяй. Отправлю Надю к сестре — хоть вздохну немного. С ребятишками как-нибудь управлюсь. Катя в школу пойдёт, Семёна в садик. Утром отвёл, вечером привёл. Там хоть кормят, мне только ужин сготовить. — Николай вертел в пальцах рюмку, но водка не шла. Та самая липкая тяжесть, казалось, застряла в горле.
— Колька, молод ты ещё, мало что понял. Вот кабы моя Груша вернулась сейчас, хоть хромая, хоть слепая — на руках бы носил, пылинки сдувал. Тоскую по ней. Как ни крути, а пятьдесят лет бок о бок прошли.
И ругались бывало, и расходиться грозились. Но была между нами любовь — она и не дала разбежаться. А ты? Надя заболела — ты сразу заныл: «Ой, не могу, ой, тяжко!» А случись с тобой такое? Она бы тебя ни за что не сдала, как посылку, родне.
Дед Митяй замолчал, с шумом отодвинув стопку. — А ты вспомни, как с крыши гollaлся, обе ноги в гипсе. Она тебя к тётке твоей отослала? Нет! Под тобой горшки выносила, капризы твои терпела. Теперь твой черёд. Ты ж мужик, ёлки-палки, чего раскис? Это не конец. Люби, ухаживай — и встанет она, родная. Вот тебе и так. Жену из дому сплавишь — потом не жалуйся. Руки на тот свет не подам, знай. — И громко высморкался в клетчатый платок.
Николай подошёл к дому, опустился на завалинку. Слова старика жгли, как раскалённое железо. Вспомнил Надю молодой — весёлой, с веснушками на вздёрнутом носу, и глаза застила слезами. Наверное, он виноват в её болезни. Всё ведь на ней висело: и дети, и дом. А он? Работал. Домой не торопился, любил с мужиками в карты, в домино перекинуться. Вот она и надорвалась. Как ни крути — виноват.
С этими мыслями он вошёл в избу. Тихо подошёл к Наде. Она не спала, смотрела в потолок. Услышав его, заволновалась. Зашевелила губами, задергала головой. Он наклонился:
— Что сказать хочешь, Наденька?
Она кивнула, мычала старательнее. Николай с трудом разобрал:
— Не отдавай меня от детей…
Он пользовал её по голове:
— Не отдам, Надюха, не бойся. Никуда не отдам. — И заплакал.
Впервые за долгое время его прорвало. Уткнулся лицом в её плечо, зарыдал. А когда слёзы иссякли, поднял голову. На душе, странно, полегчало. Надя смотрела на него иначе — мягче, теплее. Он поцеловал её и прошептал:
— Ты поправишься. Обещаю.
Прошёл год. Николай во дворе чинил сети. Дети играли в школу. Первоклашка Катя строго выговаривала брату:
— Семён, ну какой же ты невнимательный! Я же сказала — букву «З» пиши, а ты её задом наперёд выводишь!
Николай улыбнулся, взглянул на Надю. Жена сидела в кресле, жмурилась на солнце. Ходить пока не могла, только вставала. Говорила, но плохо. Но ничего — всё ещё впереди.
И ходить будет, и говорить, думал Николай, любуясь ею. Надя открыла глаза, нежно посмотрела на него.
Самые тяжёлые дни остались позади. Теперь ничего не страшно. У них есть семья, дети… а главное — любовь.
