Три дня испытания: как я ухаживала за стариком подруги и пересмотрела свои взгляды
Я всю жизнь была уверена, что стариков нужно почитать, уважать и ни в коем случае не роптать на них. Мне думалось, что все эти жалобы моих подруг, живущих с бабушками и дедушками, на раздражение, усталость и даже злость — лишь плод их собственной чёрствости и неблагодарности. Искренне верила, что уход за пожилым человеком — это всего-то поднести обед, подать таблетки да пару раз ласково спросить: «Как самочувствие?» Но, как водится, жизнь быстро расставила всё по местам.
Как-то раз ко мне обратилась подруга Надежда. В голосе её звенела тревога — срочно нужно было уехать в Тверь к родителям, увезти дочь, а девяностолетнего деда оставить не с кем. Все знакомые отказались — кто по работе, кто сам в отъезде, а кто и вовсе струсил. Я, не раздумывая, согласилась. Про себя даже подумала: «Да чего уж там сложного? Справлюсь!» Увы, я и представить не могла, во что ввязываюсь.
Надя предупредила: дед тихий, только покормить да лекарства по расписанию давать, в крайнем случае — сбегать в аптеку. Я пришла к нему в дом в приподнятом настроении, полная уверенности в своих силах. Сварила лёгкий куриный бульон, испекла ватрушки, накрыла стол — всё как полагается. Старик поблагодарил, я оставила его с едой, убедилась, что всё в порядке, и отправилась по своим делам.
Но вечером, вернувшись, я застыла на пороге. Дед лежал на кровати, бледный как полотно, тихо стонал. Пришлось вызывать «скорую». Оказалось, он умудрился съесть весь бульон и почти все ватрушки. Врач сделал укол, строго наказал следить за порциями. Я была потрясена. Так начались эти три долгих дня.
На следующий день я зашла перед работой пораньше. Он долго не выходил из уборной, и я уже начала волноваться. Когда он появился, я поставила перед ним тарелку с манной кашей. Он взглянул на неё с омерзением и швырнул на пол. Кричал, что я его травлю, что Надя подкупила меня, чтобы «избавиться от дармоеда». Я не верила своим ушам. Я, всегда защищавшая старших, стояла посреди кухни с трясущимися руками, подбирая осколки и сдерживая слёзы.
К третьему дню я просыпалась с дрожью. Казалось, попала в кошмар, из которого не могу выбраться. Дед ворчал на каждый шорох: то духи мои ему не нравились, то телевизор слишком громкий, то я окно не так закрыла. Я боялась говорить, боялась даже дышать, лишь бы не вызвать новую бурю упрёков. Вечером считала минуты до возвращения Нади, как узник ждёт освобождения.
Когда она наконец переступила порог, я не стала ничего объяснять. Просто набросила пальто, пожелала удачи и выбежала из квартиры. Даже не попрощалась. В груди горело — и от облегчения, и от стыда: ведь я считала себя терпеливой, а эти три дня едва не свели меня с ума.
Теперь я никого не осуждаю. Понимаю тех, кто срывается, кто не выдерживает, кто кричит от бессилия. Старость — тяжёлый крест. А тем, кто ухаживает за пожилыми, особенно строптивыми, — и вовсе нужна железная выдержка. До сих пор вспоминаю те три дня как суровый урок. Потому что убедилась на своей шкуре: все красивые слова — прах, если за ними нет настоящего терпения.
