Давно это было, ещё в те времена, когда в деревне жизнь текла по своим, неспешным законам.
— Ты, Людмила, не кричи. Забирай Надю к себе. Ну сколько можно? И с детьми управляйся, и за ней ходи. Она ж как полено лежит. Кто виноват-то? Я? Ты там совсем с катушек съехала? Да?
А меня скоро такая же доля ждёт. За детьми пригляди, хозяйство веди, да ещё и за Надей ухаживай. Ну да, она как-то справлялась, а мне уже невмочь. Я ж не бросаю её, пусть просто у тебя немного поживёт. Нет у меня никакой бабы и не было. Одурела ты, на себя посмотри. Не заберёшь — клянусь, в больницу сдам или сам туда лягу! — бушевал Иван в трубку.
Когда после долгих препирательств Людмила наконец согласилась принять сестру, он перекрестился. Любил он свою жену, но эти полгода после её удара показались ему вечностью. Дочке Ане семь, Мише четыре — малы ещё, какая от них помощь? А тут ещё Надя. Говорить не может, только мычит. И плачет. Постоянно. Когда дети к ней подходят или когда он её кормит. Раз даже пошутил: «Чего соль переводить, вон она у тебя со слезами выходит». Надя шутку не поняла, ещё больше расстроилась, отвернулась и есть не стала. Тогда он в сердцах швырнул тарелку с кашей в стену и вышел.
После разговора с Людмилой на душе осталось что-то тяжёлое, липкое, как деготь. К нему примешивался стыд. Ивану казалось, что с каждым словом он предаёт жену. Но иначе уже не мог. Был на краю.
Вечером, когда дети уснули, а Надя лежала с закрытыми глазами, он вышел из дома. Осмотрелся — темнота. В деревне рано спать ложатся, ведь утром на заре вставать надо. Только у соседа, деда Фёдора, в окне светилось. Прислушался — в избе тихо. Решительно направился к нему.
— Вот так, дед Фёдор. Отправлю Надю к сестре — хоть немного отдышусь. С детьми как-нибудь справлюсь. Аня в школу пойдёт, а Мишу в сад. Утром отвёл, вечером привёл. Там его кормят, мне только ужин сготовить. — Вертел он в пальцах стопку, но водка в горло не лезла. Тот самый ком проблем застрял где-то внутри.
— Вань, молод ещё, многого не постиг. Вот если бы моя Груня сейчас со света того вернулась — больная, хромая, незрячая… Да я бы её на руках носил, пылинки сдувал. Соскучился. Как ни крути, а пятьдесят лет вместе прожили.
И ругались бывало, и даже разойтись хотели. Но была между нами любовь — она и не дала нам разбежаться. А ты? Надя заболела — и сразу заныл. «Ой, не могу, ой, трудно мне». А если бы с тобой такое случилось? Надя бы тебя ни за что не бросила, по родственникам не раскидала.
Дед Фёдор умолк и с силой отодвинул рюмку.
— А ты вспомни, когда с крыши свалился и ноги в гипсе были. Она тебя к матери твоей, царствие ей небесное, отправила? Нет. Горшки из-под тебя выносила, прихоти выполняла. Теперь твоя очередь. Ты ж мужик, ёлки-палки, чего распустился? Это не конец. Люби, помогай — и встанет она, голубка. Вот тебе и сказ. Отправишь жену — потом не жалуйся. Даже руки не подам, знай. — И громко высморкался в клетчатый платок.
Иван подошёл к дому и опустился на крыльцо. Слова старика жгли его, как раскалённое железо. Вспомнил Надю молодой — весёлой, с веснушками на курносом носу. Глаза запечалились. Наверное, он виноват в её беде. Ведь всё лежало на ней: и дети, и дом. А он? Работал. Домой не спешил, любил с мужиками в карты да в домино перекинуться. Вот она и надорвалась. Нет, как ни крути, его вина.
С такими мыслями он вошёл в избу. Тихо зашёл к Наде. Она не спала, смотрела в потолок. Услышав его, забеспокоилась — губами шевелит, головой крутит. Он наклонился:
— Что-то сказать хочешь, Наденька?
Она кивнула и замычала сильнее. С трудом разобрал:
— Не разлучай меня с детьми…
Погладил её по голове.
— Не буду, Надь, не бойся. Никуда тебя не отдам.
И заплакал.
Впервые за долгое время его прорвало. Уткнулся в её плечо и зарыдал. А когда слезы высохли, поднял голову. Стало легче, словно камень с души свалился. Надя смотрела на него иначе — мягче, теплее. Поцеловал её и прошептал:
— Ты поправишься. Обещаю.
Прошёл год. Иван во дворе сети чинил. Дети в школу играли. Первоклассница Аня строго объясняла брату азбуку:
— Ну что ты, Миша, букву «С» задом наперёд пишешь? Несуразный!
Иван улыбнулся и взглянул на Надю.
Жена сидела в кресле, зажмурившись, грелась на солнышке. Ходить пока не могла, только вставала. Говорила, но ещё плохо. Ничего, научится. И ходить, и говорить — всё ещё впереди.
Самое трудное они уже пережили. Теперь ничего не страшно. У них есть семья, дети, а главное — любовь. Та самая, что крепче всех невзгод.
