Три дня чистилища: как я нянчилась с дедом подруги и пересмотрела свои взгляды
Всегда я считала, что стариков надо почитать, уважать и ни в коем случае не ворчать на них. Мне казалось, что все эти жалобы подруг, живущих с бабушками и дедушками, — сплошные капризы и недостаток доброты. Искренне верила, что уход за пожилым человеком — это просто: подал борщ, дал таблетки и пару раз спросил: «Ну как, дед, живёшь?» Но, как водится, жизнь тут же устроила мне экзамен.
Однажды моя подруга Катерина в слезах сообщила, что ей срочно нужно уехать в Ростов-на-Дону к родителям — сына отвезти, а деда её, 90-летнего Никифора Петровича, оставить не с кем. Все знакомые отказались: кто на работе, кто за городом, а кто просто струсил. Я, разумеется, согласилась. И даже подумала: «Да что тут такого? Справлюсь!» Ох, как же я заблуждалась.
Катя успокоила: дед тихий, только покормить да таблетки по расписанию выдать, ну и в аптеку сходить, если что. Я приехала к нему в приподнятом настроении, полная решимости. Сварила лёгкий супчик, напекла ватрушек, налила чаю — всё как полагается. Дед поблагодарил, я оставила ему еду, убедилась, что всё в порядке, и отправилась по своим делам.
Вечером, вернувшись, я обомлела. Никифор Петрович лежал на диване бледный, еле стонал. Вызвала скорую. Оказалось, старик умудрился умять целую кастрюлю супа и все ватрушки. Врачи сделали укол и строго-настрого велели следить за порциями. Я была в шоке. Так начались мои три дня испытаний.
На второй день я заглянула к нему перед работой. Он полчаса не выходил из туалета, я уже волноваться начала. Когда он появился, подала ему манную кашу. Он скривился, швырнул тарелку на пол и закричал, что я его травить собралась, что Катя мне заплатила, чтобы «избавиться от старика». Я стояла, как громом поражённая, вытирая с пола кашу и сдерживая слёзы.
К третьему дню я просыпалась уже с дрожью. Казалось, попала в какой-то абсурдный спектакль. Никифор Петрович ворчал на всё: на мои шаги, на запах еды, на духи, на громкость телевизора, на то, что я окно не так закрыла. Я ходила на цыпочках, боясь лишний раз дыхнуть, лишь бы не вызвать очередную бурю недовольства. Вечером я считала минуты до возвращения Кати, как узник — до помилования.
Когда она наконец переступила порог, я даже не стала ничего объяснять. Быстренько собралась, пожелала удачи и вылетела из квартиры, словно ошпаренная. В груди клокотало: и облегчение, и стыд — ведь я считала себя терпеливой, а тут за три дня чуть с ума не сошла.
Теперь я никого не сужу. Понимаю тех, кто срывается, кто не выдерживает. Старость — штука сложная. А уж тем, кто ухаживает за пожилыми с характером, — цены нет. До сих пор вспоминаю эти три дня как урок. Потому что теперь я твёрдо знаю: легко рассуждать о терпении, пока сам не попробуешь.
