В те времена, когда мой зять возвращался с работы, мне приходилось либо бежать со всех ног, либо прятаться в гардеробе.
С Артёмом Владимировичем, мужем моей дочери, я никогда не могла найти общий язык. Он строго-настрого запретил мне приходить к ним и помогать с внуком. Артём — казалось бы, идеальный семьянин: души не чает в Лидочке, моей дочери, зарабатывает прилично, держит дом в порядке. Сына своего, Степана, он обожает, но из-за работы видит его лишь спящим или по воскресеньям. И всё же он убеждён: воспитывать дитя должна только мать, и ничьё вмешательство недопустимо.
Лида едва держится на ногах. Их трёхлетний Стёпа — словно вихрь: за ним углядеть невозможно. Я наведываюсь к ним тайком, пока Артём на службе. Но если он вдруг возвращается среди бела дня — хоть плачь: приходится улепётывать, будто за мной погоня. Иначе не избежать перепалки.
Артём рос без материнской ласки — бабушка его подняла, а мать то и дело крутилась с кавалерами. Детство у него было тяжёлое, и теперь он твёрдо стоит на своём: родители — и только родители. Однажды он и вовсе заявил, что если я не отступлюсь, он разведётся с Лидой. Он и деньги в дом носит, и заботу проявляет, но не понимает: раз жена не работает, от чего же она так выбивается из сил?
А ведь каждый, кто нянчил детей, знает — это каторжный труд! Я не лезу с советами — просто играю со Стёпой, вывожу его на прогулку, даю дочери передышку. Но Артём непреклонен. Он и сам не кричит, не ругается, но его молчаливая холодность страшнее любой брани.
Живу я в глухом уголке под Томском, а Лида с семьёй поселилась неподалёку. Стёпа — единственная моя отрада, и каждая минута с ним — как глоток свежего воздуха. Но каждый мой визит — будбо тайная вылазка: сначала звоню, уточняю, на месте ли зять, и только тогда иду. Порой он возвращается нежданно — то бумаги забыл, то обед захотел дома поесть. Тут уж сердце в пятки уходит: хватаю шаль и — через чёрный ход, чтоб не нарваться на грозный взгляд.
Однажды не успела скрыться. Вошёл Артём, увидел меня с внуком на руках — и лицо его потемнело. Он не голосил, но его тихий, ледяной голос пробирал до костей: «Я вас предупреждал, Марья Семёновна». Лида кинулась его утихомирить, но он лишь махнул рукой и удалился. С той поры я стала осторожнее вдвойне, но каждый скрип двери заставляет меня замирать.
Я пыталась достучаться до него, объяснить: моя помощь — не упрёк Лиде, а просто желание быть рядом с внуком. Но он глух к моим словам. Для него любая моя тень в их доме — знак, будто дочь не справляется, а это для него — словно нож в сердце.
Лида мечется меж двух огней. Умоляет меня не ссориться с мужем, но я вижу — ей тяжко. Стёпа — словно огонь: зазеваешься — и беда. Оставить её одну я не могу, но каждый мой шаг грозит новой бурей.
Иной раз думаю: может, перестать ходить вовсе? Но стоит Стёпе улыбнуться мне, потянуться своими ручонками — и всё, сердце тает. Чувствую себя виноватой и перед дочерью, и перед внуком. Почему я должна красться, будто вор, чтоб повидать родную кровь?
Артём, конечно, не злодей. Трудится не покладая рук, дом — полная чаша, семью балует. Но его упорство режет мне душу. Говорит, что уважает, а сам отгораживает меня от внука, будто я чужая.
Недавно Лида призналась: боится даже заикнуться обо мне при муже. Он будто стену между нами возвёл. Сколько это может длиться? Порой кажется, он ждёт, когда я махну рукой и отступлю. Но разве я могу предать Стёпу?
Разрушать их семью я не хочу, но и отказаться от внука — выше моих сил. Каждый раз, когда, услышав шаги Артёма, я прячусь в чулан или крадусь к выходу, мне горько и стыдно. Но ради Стёпы я стерплю. Вот только хватит ли у меня терпения?
