Мама пообещала мне наш родовой дом у озера… Но после ремонта внезапно передумала
С малых лет я грезила об этом доме. Скромный, ветхий, бревенчатый домик на берегу Онежского озера — с ароматом сосновых иголок, сырой земли, горячих пирогов и долгих летних закатов. Каждое лето мы всей семьёй приезжали туда: с братом и сестрой купались до посинения, с отцом удили рыбу, а по вечерам зачарованно слушали, как плещется вода и поскрипывают старые половицы. Для меня этот дом был не просто дачей — он был частицей моей души, хранителем памяти, местом, где ощущала истинное тепло.
Когда мне стукнуло тридцать пять, мама как-то между прочим обмолвилась:
— Люба, ты ведь знаешь, что дом достанется тебе. Я давно решила. Ты его любишь, всегда о нём заботишься.
Я не просила, не требовала. Просто поверила.
Прошёл год. Дом начал ветшать: фундамент перекосило, крыша протекала, оконные рамы гуляли на ветру. Мама постарела, средств на ремонт у неё не было. А я не могла смотреть, как гибнет родное гнездо.
Отказалась от отпуска на Чёрном море, от новой мебели в своей квартире. Все сбережения — в этот дом. Наняла рабочих, каждые выходные ездила проверять: выбирала обои, красила ставни, таскала кирпичи. Заказала резные наличники, сшила занавески. Будто вдохнула в старые стены новую душу. А мама только умилялась:
— Господи, как преобразилось… Словно в мои молодые годы.
— Говорила же, ещё послужит, — отвечала я, уставшая, но счастливая.
Когда ремонт закончился, мы сидели с ней на обновлённой террасе. Солнце клонилось к лесу, чай в глиняных кружках остывал. Вдруг она потупила взгляд и прошептала:
— Любушка… Я отписала дом Арише.
— Как? — я онемела.
— Ну, твоей сестре… У неж ведь беда. Муж ушёл, с ребёнком ютится у чужих. Подумала, ей сейчас нужнее…
У меня перехватило дыхание. Я молчала, сжимая подлокотники кресла. Внутри будто оборвалась струна. Этот дом был моей опорой, моей верой. Я свято думала — он мой. Вложила в него не только рубли — душу, память, надежду. А Ариша? Она и не вспоминала про это место. Не приезжала годами. Ей всегда было не до него. И мама даже не спросила меня. Просто — взяла и отдала.
Я не устроила истерику. Не кричала. Просто встала и вышла. Дни сливались в свинцовую муку — не могла есть, спать, дышать. Будто мама вырвала у меня кусок живого сердца — и махнула рукой: «Ты крепкая, переживёшь». Вот только… не пережила.
Через неделю я набралась сил и позвонила:
— Мам, тебе хоть чуточку жаль?
Она задумалась. Потом тихо ответила:
— Хотела помочь вам обеим… А ранила, выходит, ту, что всегда была рядом.
С той поры я стала навещать её редко. Сестра теперь живёт в том доме. Мы не разговариваем. Дом у озера больше не дом. Просто стены. Пустые. Холодные. Как и та часть души, что навсегда осталась там.
Порой предательство приходит не от врагов, а от самых родных. Обещания, данные между матерью и дочерью, — святы. Потому что рана от руки близкого не затягивается ни годами, ни прощением. Её не излечат оправдания, не сгладят слёзы. Она просто остаётся. Навсегда.
