Состояние шока: Невероятная встреча с родителями!

Муж привёз меня в деревню знакомить с родителями! Увидев его мать, я окаменела от ужаса — а потом случилось нечто невообразимое…

Я переступила порог, цепляясь за руку супруга, Дмитрия. Внутри неожиданно пахло печеньем и лавандой. Вышитые занавески колыхались от сквозняка, а по стенам в застеклённых рамках смотрели старые фотографии — все до блеска вычищенные.

— Где отец? — спросил Дмитрий, пока его мать, Татьяна Фёдоровна, вела нас в горницу.

— У Семёныча, гвоздём что-то чинят. Я за ним сбегаю, — ответила она, и в голосе звенело тепло.

Горница дышала жаром от русской печи. На столе с вытертой клеёнкой уже стояли тарелки, сверкали стопки и графин с солёными огурцами.

— Присаживайся, касатка, не робей, — Татьяна Фёдоровна подтолкнула меня к лавке. — Тощая какая! Надо откармливать. Как ты мне внуков на свет произведешь?

Щёки вспыхнули. Дмитрий фыркнул.

— Мам, мы только приехали, а ты уже про внуков?

— А когда? Когда кони меня волоком понесут? — воскликнула она, но глаза смеялись. — Мне шестьдесят пять, я еще хочу внучат на руках покачать!

Она поставила на стол чугунок с дымящейся картошкой.

— Жаркое по-деревенски, — объявила гордо. — По рецепту моей бабки из Архангельской губернии.

Аромат разбудил во мне зверский голод. Татьяна Фёдоровна заметила и довольно хмыкнула.

— Аппетит есть — хорошо! Значит, не ветреная!

Только я начала оттаивать, как хлопнула дверь. Громкие шаги прогремели по сеням, и в дверях возник мужик с седой щетиной и руками, как лопаты. Его глаза — точь-в-точь как у Дмитрия — сверлили меня.

— Это та самая? — буркнул он, плюхнувшись за стол. — Ну, зять что ли?

— Фёдор, не позорься, — огрызнулась Татьяна Фёдоровна. — По-человечески познакомься.

Мужик окинул меня взглядом, и живот снова свело.

— Фёдор Никитич, — буркнул он, протягивая ручищу. — А ты как?

— Ольга, — прошептала я, пожимая его ладонь.

Тишина повисла тяжёлой пеленой. Его рука сжимала мою, а взгляд будто выворачивал душу наизнанку. Вдруг уголок рта дрогнул, растянувшись в ухмылке.

— Добро пожаловать в родню, Ольга.

Ужин прошёл как в забытьи. Татьяна Фёдоровна травила байки про детство Дмитрия, а Фёдор Никитич подкидывал такие подробности, что муж еле сдерживался.

— Знаешь, наш Митяй в семь лет сбежать хотел? — хихикнула Татьяна Фёдоровна, подкладывая мне пирог. — Рюкзак набил сухарями, спичками и «Войной и миром» — мол, в Петербург едет, писателем станет!

Я залилась смехом, представив крошечного Дмитрия с рюкзачиком.

— И где его нашли? — спросила я, заинтригованная.

— В сарае за сеном, — хрипло рассмеялся Фёдор Никитич. — Уснул, книжку под голову подложил. Сухари даже не тронул.

Перед сном Татьяна Фёдоровна повела нас в маленькую горенку. На кровати лежало лоскутное одеяло, а на полке пылились потрёпанные книжки.

— Это Митяева каморка, — сказала она. — Всё как было.

Я провела пальцем по корешкам — Горький, Шолохов, Пришвин, Есенин.

— Дмитрий говорил, вы литературу преподавали, — сказала я Татьяне Фёдоровне.

Её глаза засветились.

— Тридцать пять лет в школе, — кивнула она. — Деревенские звали «Гроза» — жёсткая, зато справедливая. Митяй думал, я слишком строга.

— Не строга, а требовательна, — вставил Дмитрий. — Поэтому твои ученики и выросли людьми.

Ночью, втиснувшись в узкую кровать из детства мужа, я прошептала:

— Твои родители — чудо.

Он обнял меня.

— Я же говорил.

— Признаю, — вздохнула я. — Когда увидела твою мать, подумала — сейчас сожрёт заживо.

Дмитрий тихо рассмеялся.

— Все так думают. Она всегда держала и дом, и школу в ежовых рукавицах. Отец говорит, влюбился, когда она его за неправильно прочитанного Блока отчитала.

Утром я оказалась у печи рядом с Татьяной Фёдоровной. Она сунула мне скалку и прищурилась.

— Пироги умеешь катать?

— Бабушка научила, — ответила я, принимаясь за тесто.

— Ладно. Показывай, что можешь, а я решу, достоин ли твой пирог моего Федьки.

Это был экзамен, но теперь без дрожи. Татьяна Фёдоровна наблюдала не с осуждением, а с любопытством.

— Ваниль в начинку? — удивилась она. — Хитро.

— Это бабушкин секрет, — объяснила я. — Аромат особый.

Когда пирог запыхтел в печи, Татьяна Фёдоровна отломила кусочек, разжевала и неожиданно заулыбалась.

— Ничё так, лапушка. Я тебе свои секреты покажу.

Я поняла — это было благословение. Следующие два часа мы месили, раскатывали и болтали, как старые подруги. Страх растаял, будто его и не было.

Когда Дмитрий с отцом ввалились на кухню, мы с Татьяной Фёдоровной лепили пельмени и хохотали.

— Что за шабаш? — удивился Фёдор Никитич.

Татьяна Фёдоровна подмигнула мне.

— Учу девку премудростям. Руки у неё золотые — будет тебе снохой на зависть.

Перед отъездом Татьяна Фёдоровна вручила мне свёрток.

— Возьми, — сказала она. — Варенье, соленья, грибочки. А это моя тетрадь рецептов — тебе дарю.

Я онемела, глядя на потрёпанную тетрадь с её каракулями.

— Но… это же ваше…

— Теперь наше, — перебила она. — Ты теперь семья.

На прощание Татьяна Фёдоровна сжала меня в объятиях — уже не пугающих, а тёплых, как печь.

— Береги моего мальчика, — шепнула она. — Приезжайте летом. Ягоды покажу.

В машине Дмитрий спросил:

— Ну что? Всё ещё дрожишь перед мамой?

Я посмотЯ перебирала в памяти её рецепты, его детские фотографии и их смех, понимая, что эта поездка подарила мне не только любимого мужа, но и новую мать.