В старинном городе под Тверью, где купеческие дома стоят рядом с советскими пятиэтажками, в мои тридцать пять лет разыгралась семейная драма, грозящая разрушить наш дом. Меня зовут Авдотья, а мужа моего — Федор. У нас двое ребятишек: дочь Настенька и сынок Миша. Когда мой Федя узнал, что его отец, купец первой гильдии Терентий Семёнович, не оставил ему ни гроша из своего состояния, он впал в страшный гнев и задумал оспорить завещание. Но я-то знала, отчего свекор поступил так, и теперь металась меж правдой и жалостью к мужу.

**Семья с купеческими амбициями**

Мы с Федей знакомы с детства, а замуж за него вышла десять лет назад. Отец его, Терентий Семёнович, был человеком с размахом — держал лесопилки, лавки, землю. Мы же жили проще: Федя служил приказчиком, а я шила на заказ. Жили скромно, но душа в душу. Федя же всё твердил: «Батюшка обещал, что не даст мне пропасть». И грезил о новом доме или хотя бы о тройке лошадей.

Я уважала свекра. Суров он был, но по справедливости. Помогал нам с детьми, давал на крупные покупки. Но с Федей у них вечная нелада. Старик хотел, чтобы сын продолжил дело, но Федя отнекивался: «Не желаю жить под его каблуком». Терентий Семёнович серчал, называл его лентяем, а я видела — Федя просто хотел идти своей дорогой. Я мирила их, но чувствовала: свекор разуверился в сыне.

**Завещание, перевернувшее всё**

Месяц назад Терентий Семёнович отошёл в мир иной — сердце не выдержало. Горевали все — он был столпом рода. А когда зачитали завещание, оказалось, что всё добро — лавки, земли, капитал — старик отписал монастырю да сестре своей, тётке Федора. Сыну же — ни полушки. Федя взбеленился. «Да как он посмел! Я — кровь от крови его!» — кричал он, а после заявил: «Мы с матушкой в суд подадим».

Свекровь моя, Аграфена Петровна, его поддержала. «Как он мог нас так осрамить?» — причитала она. Стали бумаги собирать, адвокатов искать, а я молчала, ибо знала причину. Год назад свекор открыл мне свой замысел. «Дуня, Федя не ценит того, что имеет. Работать не хочет, живёт без зазрения совести. Не дам ему разбазарить всё, что сколотил», — сказал он. Я молила его поговорить с сыном, но старик был твёрд.

**Правда, что гложет душу**

Я знала, отчего свекор так решил. Федя не только от дела отворачивался, но и вёл себя безрассудно. Брал у отца деньги «взаймы» и не отдавал, тратил на безделушки — то шубу соболью, то гулянки. Свекор видел: сын не мужает, не стремится ни к чему. «Дуня, ты семью на себе тянешь, а он по ветру плывёт», — говаривал он. Я заступалась за Федю, но в глубине души понимала — прав старик.

Теперь я меж двух огней. Федя в ярости, винит покойного отца, меня, всю белую свету. «Ты знала, да? Почему молчала?» — кричал он, когда я попыталась намекнуть, что у свекра были причины. Я не сказала всей правды, боюсь, возненавидит. Аграфена Петровна подливает масла в огонь: «Дуня, ты должна быть с нами, это наше законное!» Но как я поддержу их в суде, зная, что свекор хотел уберечь дело от разорения?

**Как быть?**

Не знаю, что делать. Открыть Феде всю правду? А вдруг не простит моего молчания или ещё пуще возненавидит отца? Поддержать его в суде? Но это будет против воли свекра, который доверился мне. Или молчать, авось само рассудится? Но Федя одержим тяжбой, и с каждым днём наш дом всё больше походит на поле брани. Настенька с Мишей чуют его злость, и страшно мне, что семья расколется.

Подруги твердят: «Дуня, скажи правду, иначе сгинешь». Но честность может стоить мне семьи. В тридцать пять лет хочу я покоя для детей, хочу, чтобы Федя стал тем, кем видел его отец. Но как образумить его, если он ослеплён обидой? Как сохранить память о свекре, не потеряв мужа?

**Моя исповедь**

Эта история — крик моей души, что задыхается под грузом правды. Терентий Семёнович, быть может, и суров был, но поступал по совести. Федя, хоть и любит меня, но гнев затмил разум его. Хочу я, чтобы семья наша не распалась, чтобы дети росли в ладу, чтобы память о свекре не стала яблоком раздора. В тридцать пять лет заслуживаю я быть услышанной, а не разорванной меж мужем и его гневом.

Я — Авдотья, и найду в себе силы сказать правду, пусть даже сердце разорвётся. Пусть путь будет тернист, но жить во лжи больше не могу.