Сначала выставила за дверь, а теперь ждёт нежности: как мать не пустила нас в квартиру, а потом начала обижаться на одиночество
Тишина порой бьёт громче крика. Год назад мать бросила мне в лицо: «Ты мне жизнь отравляешь». И тогда во мне что-то сломалось — тихо, но бесповоротно. А теперь она звонит без конца, приходит без спроса, ноет и требует внимания. Её одиночество стало моим крестом. Её пустота — моим долгом. Вот только все забыли, с чего всё началось…
Меня зовут Анастасия. Я из Рязани. У меня муж, маленький сын, работа и прошлое, о котором до сих пор больно вспоминать. Моё детство — это вонь перегара, ругань за стеной и мамины сопли. Отец пил. Жестоко. Не просто «для настроения» — он напивался, как будто в последний раз. А потом орал, бил мать, унижал. Я молилась, чтобы она ушла. Но мать терпела.
Когда я поступила в институт, мы с ней остались вдвоём — отец наконец-то исчез. Вернее, его спихнула смерть бабки. После похорон мать развелась, и мы застряли в двушке, которую бабка оставила нам пополам.
Я перебралась в общагу — так ближе к учёбе, да и свободы хотелось. Домой наезжала, помогала. Но когда я вышла замуж, встал вопрос — где жить. Я осмелилась предложить матери пожить у неё первое время. Всё-таки и моя доля в квартире есть.
Её ответ врезался в память:
— А мне когда жить?! Я своё отстрадала, хватит! Хочу наконец пожить для себя!
Я не спорила. Не рыдала. Просто отступила. Свекровь предложила переехать к ним. Мы согласились. Тогда я думала: мать просто выдохлась. Пусть отдыхает. Обиду закопала, но наружу не вытаскивала. Просто отдалилась.
Потом я забеременела. Мы не планировали, но не испугались. Муж подрабатывал, я перешла на удалёнку. Крутились как могли. Свекровь стала моей спасительницей: сидела с ребёнком, давала выспаться, поддерживала. Мы начали копить на жильё. Трудно, но жили.
А мать… Мать даже не позвонила. Ни во время беременности, ни после родов. Ни звука, ни жеста. Словно растворилась. Ни визита, ни подарка, ни вопроса.
И вдруг спустя год — началось. Звонки ежедневно. То «мне скучно», то «давление скачет», то «ты даже не звонишь», то «я тебе не нужна». Стала вваливаться без предупреждения, требовать, чтобы я таскала к ней внука. Упрекала:
— Я тебя подняла, а ты даже поговорить не хочешь. В старости одна сижу. Неблагодарная.
И вот тут меня пробило. Не из-за её слов — а потому что ей легко забыть, как сама вытолкнула меня, когда мне было страшно и тяжело.
Мать не спросила, как я дрожала от страха перед родами. Не интересовалась, как справляюсь с бессонными ночами. Ни разу не взяла моего ребёнка на руки. А теперь требует любви, заботы, тепла. Как будто ничего не было. Как будто я обязана.
Муж говорит, что у неё, видимо, мужчина кончился. Что одиночество заставило вспомнить про меня. Что теперь я её «проект». Только я — не кукла. У меня своя семья. Маленький ребёнок, заботы, работа. Не могу быть жилеткой для того, кто сам меня когда-то вычеркнул.
Не знаю, что делать. Молчать — больно. Ругаться — не хочу. Но и прощать молча — больше не могу. Быть дочерью — не значит быть тряпкой. А любовь не выпросишь, когда удобно. Особенно у того, кого сам когда-то оттолкнул.
