Тишина порой звенит громче любых скандалов. Год назад мать бросила мне в лицо: «Ты мне жизнь отравляешь». В тот момент во мне что-то надломилось — тихо, но бесповоротно. А теперь она звонит без конца, приходит без спроса, ноет и требует внимания. Её одиночество стало моим крестом, её пустота — моей обязанностью. Вот только все почему-то забыли, с чего всё началось…
Меня зовут Светлана Петрова. Я из Нижнего Новгорода. У меня есть муж, крохотная дочь, работа и прошлое, о котором до сих пор больно вспоминать. Моё детство — это перегар по утрам, драки за стенкой и мамины сопли. Отец бухал. По-черному. Не просто стопку за праздничным столом — он пил, будто завтра не наступит. А потом орал, бил мать, унижал. Я молилась, чтобы она собрала вещи и сбежала. Но мать терпела.
Когда я поступила в институт, мы с ней остались вдвоём — отец наконец свалил. Вернее, свалил бы, если бы не смерть деда. После похорон мать подала на развод, и мы ютились в двушке, которую дед завещал нам пополам.
Я перебралась в общагу — берегла время на дорогу и мечтала хоть о капле свободы. Дома бывала по выходным, помогала. Но когда я получила диплом, мы с моим Сашкой решили пожениться. Тут-то и встал вопрос — где жить. Я осмелилась попросить мать пожить у неё первое время. Всё-таки квартира тоже моя.
Её ответ врезался в память:
— А я когда для себя жить начну?! Хватит с меня вашего ада! Хочу спокойствия!
Я не кричала. Не рыдала. Просто вышла. Свекр предложил переехать к ним. Мы согласились. Тогда я думала: мать просто измотана. Пусть отдохнёт. Обиду затаила, но виду не подала. Просто отступила.
Потом я забеременела. Мы не планировали, но и не растерялись. Сашка подрабатывал, я перешла на удалёнку. Вертелись как могли. Свекровь стала мне второй матерью: сидела с малышкой, поддерживала, давала мне выспаться. Мы начали копить на жильё. Тяжело, но справлялись.
А мать… мать даже не позвонила. Ни во время беременности, ни после родов. Ни единого слова. Будто испарилась. Ни визита, ни подарочка, ни вопроса.
И вдруг, через год, началось. Звонки каждый день. То «мне скучно», то «давление скачет», то «ты меня забыла». Стала вваливаться без предупреждения, требовать, чтобы я таскала к ней внучку. Упрекала:
— Я тебя подняла, а ты даже чаю со мной не выпьешь. Стареть одной придётся. Чёрствая ты.
И вот тогда стало по-настоящему больно. Не из-за её слов — а потому что ей так легко стереть из памяти, как она сама захлопнула передо мной дверь, когда мне было страшно.
Мать не интересовалась, как я дрожала от страха перед родами. Не спросила, как сплю по часу за ночь. Не качала мою дочь. А теперь требует любви, заботы, тепла. Как будто ничего не было. Как будто я обязана.
Сашка говорит, что, скорее всего, у неё мужчина сбежал. Что одиночество заставило вспомнить про меня. Что теперь я её «развлечение». Только я — не игрушка. У меня своя семья. Маленький ребёнок, куча дел, работа. Не могу быть жилеткой для того, кто сам однажды вычеркнул меня из жизни.
Не знаю, как быть. Молчать — невыносимо. Ругаться — не хочу. Но и делать вид, что ничего не было, больше не могу. Быть дочерью — не значит быть тряпкой. А любовь не выпросишь, когда захотелось. Особенно у того, кого сам когда-то отверг.
