«Я между двух огней: моей семьёй и мамой, которая вечно играет в куклы»
Бывает, ловлю себя на мысли, будто моя жизнь — это чей-то чужой сценарий. Будто собственное счастье вечно откладывают, как забытый пирог в холодильник, а всё потому, что есть на свете взрослая женщина, упрямо цепляющаяся за детство. Это мама. Ей, между прочим, уже шестьдесят, но ведёт она себя так, будто застряла в старших классах. Мечется, как бабочка у фонаря, не в силах принять ни одного решения. А я… Я разрываюсь. Между ней, детьми, мужем, работой, этим вечным болотом быта. И всё — в одиночку.
Мама родила меня сразу после школы, в Нижнем Новгороде. Тогда ей казалось, что любовь — это волшебная таблетка от всех бед. Отец боготворил её, носил на руках, как хрустальную вазу. Работал, таскал дом деньги, решал все проблемы. Мама? Ни дня не трудилась. Домом особо не занималась — этим правила бабушка. А дед просто смотрел сквозь пальцы. Они думали: чем меньше она напрягается, тем счастливее будет. В итоге вырастили беспомощное дитя в теле женщины.
Когда мне было одиннадцать, отца не стало — сердце. До сих пор помню тот вечер: слёзы, вопли, мамины истерики и тишину, которая навалилась потом, как одеяло, и не уходила годами. Мы перебрались к бабушке с дедом — мама не справлялась. Лежала пластом, а мне, ребёнку, пришлось встать у руля. Готовить, учиться, молчать, не мешать.
Бабушка не выдержала горя и умерла через семь месяцев. Перед смертью переписала на меня свою двушку. «Ты у нас одна с головой», — сказала. Мама осталась с дедом, который тащил на себе всё: её, дом, лекарства, бесконечные счета. А мама… всё так же лежала, ныла, лила слёзы в подушку. Иногда заводила романы, но они сгорали, как спички. Кто захочет жить с вечным ребёнком?
Потом я выросла. Поступила в университет, встретила Сергея. Влюбились, расписались, сделали ремонт в бабушкиной квартире. Уже тогда я чувствовала — это мой дом, моя крепость. Родили сына, через три года — дочку. Крутилась, как белка в колесе, и всё успевала. Пока мама не ворвалась обратно в нашу жизнь.
Сначала умер дед. Потом, почти сразу, его сестра, которая помогала с детьми. Мама осталась одна. Без жилья — потому что боялась жить в старом доме, ютилась у нас.
Она не умеет ничего. Ни в ЖЭК сходить, ни свет оплатить, ни мастера вызвать. Коммуналка копилась, пока я не вмешалась. Уговаривала устроиться хоть куда — хоть вахтёршей, хоть уборщицей. Но она закатывала глаза: «Голова болит, давление, зачем это всё?»
Однажды она затопила соседей — забыла шланг от стиралки. Разбираться пришлось мне. Она просто села на пол и заревела, а сосед орал, я краснела, а виноватой в итоге оказалась я.
Теперь она звонит по пять раз на дню. То соседи шумят, то лампочка перегорела, то не знает, как суп сварить. И в голосе — ни капли смущения. А у меня уже нет сил. Я падаю с ног на работе, бегу домой, где дети, муж, который тоже хочет тепла. Но я не имею права сдаться — ведь мама ждёт, чтобы я снова её спасала.
На неё нельзя положиться. Даже с внуками оставить страшно — то забывает покормить, то выйдет во двор и заблудится. В её мире всё, словно в тумане.
Иногда думаю: а может, она просто не хочет меняться? Ей комфортно быть слабой. Удобно, когда всё делают за неё. Ведь пока она жертва, её жалеют. А я… я просто сгораю. Тихо.
Бросить её не могу. Всё-таки мама. Но и тащить на себе — невмоготу. Живу с надеждой, что однажды она очнётся и поймёт: ей шестьдесят. Последний шанс стать взрослой. Ответственной.
Но боюсь, в её жизни так и будут: капризы, слёзы, чужие плечи. А я… я просто устала быть взрослой за двоих.
