**Дневник.**
Иногда мне кажется, что я живу не своей жизнью, а чужой. Будто моё счастье вечно отложено на потом, потому что есть взрослая женщина, которая так и не повзрослела. Это моя мама. Ей уже 60, а по ощущениям — пятнадцать. Она мечется, как подросток, неспособная принять ни одного решения. А я… я разрываюсь. Между ней, детьми, мужем, бытом, работой. И всё это — без поддержки.
Мама родила меня сразу после школы, в Нижнем Новгороде. Тогда ей казалось, что любовь — единственное, что нужно для счастья. Отец боготворил её, носил на руках, решал всё за неё. Работал, приносил деньги, брал на себя любые трудности. Мама же не трудилась ни дня. По хозяйству помогала бабушка, а дед просто закрывал глаза. Они думали: чем меньше мама будет напрягаться, тем лучше. В итоге вырастили беспомощного человека.
Когда мне было 11, отец скоропостижно умер — сердце. Помню тот вечер: слёзы, крики, её истерику, а потом — многолетнюю тишину. Мы переехали к бабушке, потому что мама не справлялась. Она лежала, не вставая, а мне, ребёнку, приходилось готовить, учиться, молчать и не мешать.
Бабушка не пережила горя — ушла через полгода. Перед смертью оформила свою двушку на меня. «Ты у нас одна разумная», — прошептала. Мама осталась с дедом, который тянул и её, и дом, и лекарства. Работа, пенсия, врачи, квитанции — всё на нём. А мама… всё так же лежала, жаловалась, плакала, жалела себя. Иногда заводила романы, но ни один мужчина не задерживался надолго — кто захочет жить с вечной девочкой?
Я выросла. Поступила в университет, встретила Дмитрия. Полюбили, поженились, сделали ремонт в бабушкиной квартире. Она уже тогда была на мне, и я чувствовала себя хозяйкой. Родили сына, потом дочь. Крутилась как могла, успевала всё. Пока в нашу жизнь не ворвалась мама.
Сначала умер дед. Почти следом — его сестра, которая помогала с детьми. Мама осталась одна. Без родни, без жилья — ведь в старом доме жить отказалась, поселилась у нас.
Она не умеет ничего. Ни разобраться с квитанциями, ни вызвать сантехника. Долги копились, пока я не вмешалась. Уговаривала найти хоть какую-то работу — вахтёром, сиделкой — но она только отмахивалась. Жаловалась на давление, мигрени, говорила, что «всё бессмысленно».
Однажды затопила соседей — не проверила стиральную машину. Разбираться пришлось мне. Она рыдала перед разъярённым соседом, а я краснела от стыда. В итоге виноватой оказалась я.
Теперь звонит по пять раз в день. То соседи шумят, то лампочка перегорела, то не знает, какую кашу сварить. И в голосе — ни грамма стыда. А у меня больше нет сил. Устаю на работе, бегу домой — к детям, к мужу, который тоже хочет внимания. Но падать нельзя, потому что мама ждёт, чтобы я снова её спасала.
На неё нельзя положиться. Даже внуков оставить страшно — то забудет покормить, то выйдет и потеряется. В её мире всё будто в тумане.
Иногда думаю: может, она просто не хочет меняться? Ей комфортно быть слабой. Перекладывать всё на других. Ведь пока она жертва — её жалеют. А я… молча сгораю.
Бросить её не могу. Всё-таки она мама. Но и тащить на себе — невыносимо. Остаётся надежда, что однажды она очнётся и поймёт: ей 60. И это последний шанс стать взрослой. Ответственной.
Но боюсь, ничего не изменится. Так и останется: капризы, жалобы, чужие плечи. А я… просто устала быть взрослой за двоих.
