Вчера мой муж Сергей впервые в жизни намертво поссорился со своей младшей сестрой. Хотя до этого он был для нее настоящей опорой — защищал, выручал, прощал. Носился с ней, как с писаной торбой, даже когда она, уже взрослая, совершала одну глупость за другой. Но ее последняя выходка перешла все границы. Я и представить не могла, что родной человек способен на такое с собственной матерью.
Моя золовка Алевтина всегда была трудным человеком. Она из тех, кто считает, что весь мир ей обязан. Вечно у нее проблемы — то с деньгами, то с жильем, то с мужьями. И каждый раз Сергей, мой муж, вытягивал ее, как мог. Она «одалживала» деньги, но слово «возвращать» для нее не существовало. Он знал, я знала, все знали — денег назад не дождешься.
Их мама — Галина Ивановна — поднимала их одна. Муж сбежал к другой, потом бросил и ту. Детьми не интересовался, алименты не платил, в воспитании участия не принимал. Только в паспорте числился «отцом». Понятно, что Галина Ивановна тянула все сама, и, конечно, баловала младшую — так бывает. Алевтине доставалось все лучшее — одежда, игрушки, внимание. А Сергей с детства был взрослым — помогал, подрабатывал, отвечал за сестру.
Но из Алевтины вырос человек, с которым невозможно иметь дела. С подросткового возраста она болталась в сомнительных компаниях, школу еле закончила, учиться не хотела. Потом Сергей оплатил ей курсы парикмахера — зря. Работать она не желала, клиентов подводила, на встречи опаздывала, обещания не держала.
Дважды выходила замуж — оба брака развалила сама. Мужья были терпеливые, но Алевтина считала, что все должны вращаться вокруг нее. Не вышло. Теперь — ни денег, ни жилья, ни работы. И вот ее новый план: продать материнскую квартиру, сдать Галину Ивановну в дом престарелых, а на вырученные рубли купить себе однокомнатную и открыть «салон красоты мечты».
Когда я узнала — меня колотило. Услышала я это не от Алевтины, а от свекрови. Позвала она меня на чай, села напротив, посмотрела в глаза и прошептала, словно боялась произнести вслух: «Дочка хочет, чтобы я ушла. Совсем. Квартиру продать, а меня — в пансионат. Думала, шутит, но она серьезно…» И сразу — слезы. Я смотрела на эту пожилую женщину, чьи руки дрожали, держа чашку, и не верила своим ушам.
Она просила не говорить Сергею — мол, не надо, сердце не выдержит. Но как я могла молчать? Пришла домой и выложила мужу все как есть. Спокойно, с болью, но прямо.
Он молчал, потом вскочил, схватил куртку — и через полчаса уже стоял на пороге Алевтининой квартиры. Вернулся поздно. В глазах — ярость и горечь.
— Выгнал, — только и произнес он. — Сказал, чтобы к матери не подходила и на наш порог больше не являлась. Она визжала, обвиняла тебя, будто ты ее «сдала», будто ты на квартиру зарятся. Кричала, что «всем отомстит»…
Но я не виновата. Я сделала то, что должна была. Потому что если бы промолчала, Алевтина бы уговорила Галину Ивановну подписать бумаги — и та, в слабости, согласилась бы. Осталась бы в старости без крыши над головой.
Теперь Сергей говорит — забудь. Заблокируй. Не вздумай с ней общаться. А Галина Ивановна переживает. Как же, все-таки дочь. Какая ни есть — родная. Не может простить, не может забыть.
А у меня один вопрос: что было бы, если бы Сергей поступил иначе? Допустим, мы бы забрали мать к себе, а Алевтина осталась в квартире? Разве она бы заботилась? Разве не выжила бы ее в итоге? Почему взрослый человек не может жить с матерью, если так нуждается? Или все-таки муж был прав, поставив точку?
Иногда, чтобы спасти родных — приходится резать по живому…